Абрам Вольф - В чужой стране

— Господин Купфершлегер говорит правильно. Это не дело — тюрьма… Надо знать русского человека! — произносит Траксдорф, многозначительно поднимая вверх указательный палец.

Комендант молчит, щурит глаза.

— Но у меня нет приемника… Где я возьму приемник? Не покупать же мне его!

— Приемник даст шахта. Это в наших интересах. Нам нужен уголь, господин лагерь-фюрер. Мы не хотим остаться без головы…

— Шахта? Тогда другое дело… Один приемник? А может быть, вы два дадите?

— Будет сделано! — Купфершлегер понимающе подмигивает коменданту. — Для вас я устрою превосходный приемник…

Через два дня в канцелярии уже стоял мощный многоволновый супер первого класса фирмы Филлипс. В присутствии коменданта приемник поместили в обитый железом ящик и закрыли на замок. Ключ забрал комендант.

— Шрейдер, без моего разрешения не включать. И не отходить от приемника, когда он работает! Головой ответите! И вообще надо поменьше его включать. Ну его к черту, этого Купфершлегера, с его выдумкой… Музыки им надо! Я бы дал им музыку…

Приемник есть. Теперь надо перестроить работу канцелярии так, чтобы писаря могли находиться в ее помещении в любое время, особенно рано утром и поздно вечером, когда нет ни немцев, ни «воспитателей». Но как это сделать? Как убедить лагерь-фюрера, что писарям необходимо находиться в канцелярии круглые сутки? Правда, повод для этого имеется, и довольно убедительный: ночью переводчиков нет, поэтому солдатам конвоя приходится бродить по затемненному лагерю в поисках бараков очередной смены. Часто происходит путаница, поднимают не те бараки, которые нужны, и из-за этого колонны с опозданием прибывают в шахту. Ничего этого не было бы, будь ночью дежурный писарь. Довод основательный. Но как начать разговор об этом с лагерь-фюрером? Не вызовет ли эта «старательность» у него подозрений? Надо выждать удобный случай. И сделать так, чтобы лагерь-фюрер сам пришел к этому решению…

Повод для разговора нашелся на другой же день. Солдаты не разбудили вовремя поваров, завтрак для утренней смены запоздал. Вместо пяти часов утра пленных отправили на шахту в шесть. Комендант посадил на гауптвахту старшего конвоя и накричал на лагерь-фюрера, отвечающего за внутренний порядок.

Виганд весь день ходил надутый, распекал всех, кто попадался под руку. Досталось от лагерь-фюрера и Тягунову.

— Никакого порядка! Смотрите у меня, смотрите… Поваров не могли разбудить! Подлецы! Канальи!

— Порядка у нас действительно нет, господин лагерь-фюрер, — покорно ответил Тягунов. — Но что мы могли сделать? Ведь ночью нет дежурного писаря. Если бы был дежурный…

— Дежурный? — Виганд, сердито шагавший по канцелярии, остановился, поглядел на Тягунова. — Дежурный должен быть! Он разбудит этих чертей, поваров, и поможет конвою поднять бараки…

— Отлично придумано, господин лагерь-фюрер! Писарь может сделать все это и без конвоя. Он поднимет нужные бараки через микрофон из канцелярии и в шесть утро примет по телефону с шахты все сообщения о ночной смене. К вашему приходу у вас на столе будет лежать рапорт о ночной смене и за прошлые сутки. Вы будете готовы каждую минуту доложить господину коменданту или в Лувеи…

— С сегодняшнего дня я назначаю дежурных писарей! Я покончу с этими беспорядками! — Виганд, толстый, краснощекий, картинно заложил руку за борт мундира. — Покончу! Тягунов, сегодня же назначить дежурного писаря!

— Нужно отдать приказ начальнику охраны. Ночью сюда не пропустят.

— Вызовите ко мне начальника охраны! Быстро!

…В три часа пятьдесят минут утра дежурный писарь Тягунов подходит к главным воротам лагеря. Канцелярия находится на территории лагеря, но отгорожена от него проволокой, пройти в нее можно только через главные ворота; рядом с ними устроена калитка, ведущая в коридор аз колючей проволоки. Этот узкий коридор — единственный ход в канцелярию.

Часовой, увидев писаря, молча открывает главные ворота и калитку в проход к канцелярии.

В пустой канцелярии — тишина. Окна плотно закрыты изнутри ставнями и задернуты шторами. Старательные писаря тщательно выполняют приказ о полной светомаскировке. В последнее время над Бельгией все чаще пролетают англо-американские бомбардировщики.

Включить микрофон и репродукторы бараков утренней смены, объявить подъем — дело одной минуты. Дежурные повара уже разбужены — они ведь живут в одном бараке с Тягуновым. Все, что нужно к выходу смены на работу, подготовлено еще накануне, с вечера.

Он выключает репродукторы бараков, микрофон. Прислушивается. Глубокая тишина. Звонко, настораживающе пощелкивают стенные часы. Тягунов быстро извлекает из тайника, устроенного в ножке стола, ключ от ящика. Нет, это не тот ключ, который забрал себе комендант. Как-то Шрейдер, получив у коменданта ключ от ящика, на несколько минут оставил его на столе. И в тот же день член подпольной организации москвич Костя Кулайчуг; сделал точно такой же ключ.

Тягунов быстро идет к ящику, в котором стоит приемник. Сейчас он услышит Москву, голос Родины!

Ящик приоткрыт. Шкала приемника изучена тщательно, искать станцию не нужно. Три быстрых поворота ручки, и стрелка на московской волне. Лампы уже нагрелись. Слышится легкое потрескивание, и сразу же раздается отчетливый и близкий, родной до слез голос: «Говорит Москва…»

Сейчас передадут сводку. Он приготовился записывать. Рука, крепко сжимающая карандаш, подрагивает.

— В последний час… На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокировавших город Ленинград…

Тягунов припал к приемнику, вцепился в него. «Блокада прорвана, прорвана!» Сердце так бешено колотится, что трудно дышать. В Ленинграде семья Тягунова, жена и двухлетний ребенок. Полтора года он оторван от них, полтора года тяжелых, тревожных дум о семье. Не было дня, часа, чтобы он не вспомнил о них, чтобы сердце не сжималось от острой, нестерпимой боли.

— … Таким образом, после семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда. В ходе наступления наших войск разгромлены…

Тягунов совсем забыл о том, что ему нужно записать последние известия. Карандаш валяется на полу. Да и зачем записывать? Каждое слово западает в сердце на всю жизнь.

Передача последних известий окончена. Он отрывается от приемника. «Скорее к товарищам, скорее сообщить радостную весть!» Но он сдерживает себя. Нет, время еще есть, надо послушать, что говорят Лондон, Нью-Йорк, Швейцария…

Вращая ручку, Тягунов все время прислушивается: не гремит ли замок калитки. Только шесть-семь секунд требуется для того, чтобы дойти от калитки до двери канцелярии. За эти шесть-семь секунд надо успеть выключить приемник, переключить диапазон, перевести стрелку на Берлин и закрыть ящик. Все рассчитано, продумано каждое движение. Если работать быстро, останется еще в запасе одна-две секунды. Надо только услышать звук открываемого замка, звон цепей.