Рахим Эсенов - Предрассветные призраки пустыни

– Не я, так другой джигит сыграет, – улыбался Ашир неожиданной наивности отца. – Во всей Туркмении пока нет ни одной артистки. Не отпускают родители девчат учиться, вот женские роли и достаются нам, парням.

– Ну если так, то можно, – неохотно соглашался Таган.

Этот разговор вызвал немало смеху у всех слушавших, в том числе и у комиссара эскадрона Ивана Розенфельда, друга и наставника Тагана.

А на второй день, когда эскадрон вместе с группой студийцев уходил из аула в Ашхабад, вместе с ними ехал молодой чабан Аташ Мередов, который чуть было не побил на сцене Ашира за то, что артист походил на бая. Начал Аташ учиться в городе, вскоре вступил в комсомол, стал активным чоновцем, его взяли в кавалерийский отряд. И во всем эскадроне не было равного Мередову меткого стрелка, не было более бесстрашного пулеметчика, неутомимого следопыта и веселого певца.

Ровно три месяца пробыли студийцы в Каракумах. От кочевья к кочевью, от колодца к колодцу, на конях и верблюдах, на ишаках, а то и пешком, от Ясхана до горных аулов Больших Балхан, по северо-западному Устюрту почти до самого Каспия дошла «красная арба», ведомая молодым коммунистом Аширом Тагановым.

Юноша так привык к своей новой жизни, что не хотел расставаться с отцом, Розенфельдом, с веселыми, неунывающими красноармейцами, к которым успел привязаться. На перроне джебельского вокзала Ашир заскучал. Прощался с отцом – ком подступил к горлу, защемило сердце, словно чуяло, что разлучается навсегда.

Едва Ашир сдал экзамены в театральной студии, стал полноправным артистом, получил диплом – к нему в общежитие приехал нарочный из Центрального комитета Коммунистической партии (большевиков) Туркменистана. Это было почти невероятным для молодого артиста. Его пригласили на беседу и предложили немедленно выехать с особым заданием в родной аул Конгур.

Причины столь спешной поездки Аширу объяснили кратко, но четко. Дело в том, что осенью в село были направлены два молодых коммуниста, муж и жена Бегматовы – Игам и Марина. Молодым людям было дано задание наладить в Конгуре ликбез, сплотить коммунистов, объединить бедноту против баев и их прихвостней. В аул нередко наведывались басмаческие отряды, работать Бегматовым приходилось нелегко. Они то и дело слышали: «Привезли с собой какого-то ликбезу, а сами байские земли будут отрезать». Еще накануне появления посланцев из города басмаческий юзбаш Хырслан от имени Джунаид-хана пригрозил аксакалам: «Не вздумайте послать людей в ликбез… Сперва большевики ликвидируют безграмотность, а потом аульной рвани землю и воду отдадут. Ослушаетесь – весь аул спалим!»

Сколько Игам и Марина ни ходили от мазанки к мазанке, от юрты к юрте, как ни уговаривали людей записываться в школу, дайхане, испуганно кланяясь на ходу, старались поскорее скрыться с глаз, а иные даже не впускали к себе за высокие глинобитные заборы. Сельские коммунисты потребовали от Бегматова немедленно провести в ауле земельную реформу, урезать у баев земли, отобрать воду, а там, глядишь, дайхане осмелеют… Обладая чрезвычайными полномочиями, которыми облек Бегматова сам председатель Совнаркома республики Кайгысыз Атабаев, Игам согласился с коммунистами… Удалось создать комиссию по проведению реформы, но под давлением баев, муллы и других зажиточных лиц в нее оказались выдвинутыми люди ненадежные, байские земли по кумовству они стали записывать сынкам богатеев, близким родственникам, и безземельные дайхане опять остались голышом и без воды. Сын ташкентского железнодорожника Бегматов сразу не сориентировался в сельских многовековых традициях и обычаях. Жена его – дочь полкового комиссара, совсем недавно окончившая московскую фельдшерскую школу, приехавшая в Ашхабад с санитарным поездом, тоже мало знала аульные порядки…Видя, что земельно-водной реформе грозит полный провал, Игам сам предложил коммунистам написать письмо в ЦК партии, в котором для поддержки своих начинаний просил прислать в Конгур отряд красноармейцев. На это в Центральном Комитете партии Туркменистана не пошли. В аул был срочно командирован уроженец этих мест Ашир Таганов.

По дороге в Конгур Ашир дотошно перебирал в памяти знакомых аульчан, аксакалов-старейшин, сверстников, всех, кого помнил. С теплотой подумал о соседе дайханине Агали Ханларе, сметливом, бывалом человеке, пользовавшемся на селе большим авторитетом. Поговаривали, что он тайком от аульных аксакалов ездил в Москву, виделся там с известными людьми. Лишь родичам и друзьям рассказывал Агали Ханлар о поездке в столицу страны, о встрече с самим Лениным, показывал красную картонку – пропуск для входа в Кремль – и короткую записку вождя на получение пары новых сапог. В последнюю минуту, на складе, Агали раздумал получать обувь – записка самого Ильича дороже всяких сапог. О своем необычном путешествии в заснеженный город России дайханин не распространялся, не ровен час – налетят басмачи, несдобровать.

Таганов решил, что непременно поговорит с Агали Ханларом: слово уважаемого человека может всколыхнуть все село.

Конгур встретил Ашира все той же пыльной, ухабистой дорогой, тамдырами – добротными у байских домов, неказистыми у бедняцких глинобитных мазанок, пугливыми тенями женщин в яшмаках – платках молчания.

Весть о приезде уполномоченного ЦК Ашира Таганова облетела весь аул. О нем судачили по-всякому.

– Что это за парень в кожанке?

– Ашир, сын Тагана…

– Говорят, ученым стал…

– Из грязи да в князи!

– Его сам Кайгысыз Атабаев прислал!

– Кайгысыз в Совнаркоме, а Ашира ЦК прислал… Бери выше!

– Не было другого, отказались все от поездки в Конгур. А этот согласился. Хлебом не корми – властью только надели.

– Что желчью-то исходить? Завидки берут, это не твой сын!.. Твой-то, говорят, тоже в Ашхабаде в караван-сарае баям зады лижет, чайку вскипятит, терьячку раздобудет… Тьфу! А еще дайханский сын…

Ашир накоротке повидал мать, сестренку Бостан. Прошел почти год, как не бывал дома. Огульгерек была все такая же колготная, тревожно оглядела сына с ног до головы и, поднявшись перед ним на цыпочки, пригладила пальцами его густые брови, поседевшие от дорожной пыли. Он на лету схватил ее руки, прижал их к глазам, поцеловал – шершавые и нежные, они пахли дымом верблюжьей колючки, свежеиспеченным чуреком и еще чем-то неуловимым, до боли знакомым.

Мать, радостная и озабоченная, не сводила с сына восторженных глаз и, трижды поплевав в его сторону, суеверно произнесла:

– Пусть вытечет глаз у той, кто выпялит на тебя, Ашир-джан, свои зенки. В нашем селе, весь белый свет знает, есть три глазастые ведьмы – старшая жена Атда-бая и жены муллы и поливальщика. Не кажи им глаз, сынок, без нужды великой. Как пить дать сглазят ведьмы. Амулета на шею ты не наденешь, знаю! Дай слово, что будешь помнить о сглазе… Ты зайдешь к Атда-баю, я знаю. Он тут у них главный смутьян. Будешь у него, жена его глаз с тебя не сведет. Не от любви – от ненависти, злобы, зависти… Так ты про себя тверди: «Чтоб глаза твои лопнули!» Тогда ты как заговоренный будешь. Ну что тебе стоит, сынок? Ради матери, не забудь мой наказ. Сердце мое успокой. Ты ведь у нас, сынок, такой красавец – любая заглядится… О, Аллах! Убереги мое дитя от дурного глаза, лихой напасти!..