Рахим Эсенов - Предрассветные призраки пустыни

Поскрипывая новой кожаной портупеей, Новокшонов, багровый от натуги, уже битых полчаса кричал в трубку, разговаривая с заставой, что неподалеку от Конгура. Хоть связь была своя, внутренняя, но на линии стояли сплошные помехи, голос начальника заставы доносился словно из подземелья. Новокшонову все же удалось втолковать молодому командиру, что ночью западнее ущелья Душах ожидается переход группы отборных джунаидовских головорезов. Сам басмаческий предводитель, разбитый частями Красной армии, скрылся в песках, копит силы для нового вооруженного восстания.

Вдруг слышимость улучшилась, голос начальника заставы зазвучал как бы рядом.

– Вы говорите, банда большая и опасная? Может, привлечь отряд самоохраны Конгура? Он не раз нам помогал…

– Кого? – переспросил Новокшонов. – Эти самоохранники сами без пяти минут басмачи! Забыли историю с Курреевым? Он тоже был в отряде самоохраны. Вы, помню, его хвалили. А если кто из них примкнет к басмачам, кому за это отвечать? Я, братец, умываю руки… Коли вам надоела карьера начальника заставы – привлекайте самоохранников. Я на вашем месте не стал бы. Опасно! Материал сырой…

– Понимаю, – неуверенно отозвался начальник заставы.

– Отправляйте людей со своим заместителем к ущелью Душах, – приказал Новокшонов. – Пусть скрытно займут все подступы к ущелью… Побольше посылайте. Я сейчас же выезжаю к вам.

Еще засветло Новокшонов добрался до Конгура. В аул заезжать не стал, найдя окольную дорогу. Завидев заставу, свернул с пути в заросли камыша у Алтыяба, огляделся по сторонам, достал из кармана маленький пакетик с нюхательным табаком. Взяв оттуда щепотку ядовито-зеленого порошка, всыпал в один глаз, затем во второй и растер. Острая боль резанула веки, глазницы, отдалась в голову. Чуть не воя от боли, Новокшонов омыл с лица табачные пылинки.

Начальник заставы молодой лейтенант Лучко, веселый и подвижный полтавчанин, встретил Новокшонова у самых ворот; увидев его слезящиеся, с опухшими веками глаза, сострадательно спросил:

– Что с вами, товарищ уполномоченный?

– Да не знаю… Утром, когда выезжал, все было нормально. По дороге веки стали зудеть. Я их потер… Никак трахома или какая другая зараза. Здоров как бык, но на белый свет глядеть не могу… Слепой и слепой… Хоть ложись и караул кричи.

Лучко распорядился позвать лекпома, который промыл Новокшонову глаза, долго разглядывал воспаленные веки, но так и не смог определить загадочную болезнь приехавшего из Ашхабада уполномоченного ОГПУ.

– Я сюда не отдыхать прибыл! – притворно вздыхал уполномоченный. – Вот угораздило!.. Ох, напасть… что скажет мое начальство…

Новокшонов не хотел ехать к ущелью Душах, на место, где действительно ожидалось нарушение границы. Стоит ли сломя голову бросаться под басмаческие пули? Чего доброго укокошат. Кому из этих дикарей, идущих в петлю, ведомо, что он и есть Хачли – свой человек Джунаид-хана… Если он бросится в Душах, кто же доведет до конца игру, затеянную ханом? Кто обеспечит переброску людей, которых ждут заграничные хозяева?

Ночью горы огласились далеким стрекотом пулемета, частыми винтовочными выстрелами, доносившимися со стороны Душаха. Пограничники, устроившие засаду, вели горячий бой с группой фанатичной Байрамгуль. Никто из банды не ушел из окружения – одни полегли под меткими пулями красноармейцев, другие, побросав оружие и подняв руки, сдались в плен.

Едва стих шум боя, как к воротам заставы подскакал всадник. Он кое-как объяснил часовому по-туркменски, что хочет срочно видеть начальника из Ашхабада.

Новокшонов, не ложившийся спать, выбежал во двор, распорядился пропустить гонца в канцелярию начальника заставы.

– Кто это? – Лучко, знавший в лицо многих туркмен в округе, конного гостя не признал.

– Это один из многих негласных сотрудников, – ответил Новокшонов и стал переводить слова туркмена. – Он уверяет, что к Барсовому перевалу басмачи гонят большую отару… Впереди и по бокам по два нукера, сзади еще семь человек и среди них Джунаид-хан. Сам Джунаид-хан!

– И вы ему верите? – Лучко подозрительно оглядел сидящего перед ним туркмена, взглянул в слезящиеся, заплывшие опухолью глаза Новокшонова.

– Конечно! – Уполномоченный прикрыл глаза платком. – Он же и пронюхал о переходе басмачей к ущелью Душах.

– Что будем предпринимать? – Лучко, взволнованный необычной новостью, достал из кармана часы. – Сейчас два часа ночи. Когда, по его расчетам, Джунаид-хан подойдет к скале Барса?

– На рассвете, – ответил Новокшонов. – Надо торопиться…

– Я со всеми людьми поеду к перевалу и огоньком встречу Джунаид-хана. А вы оставайтесь на заставе…

– Да здесь оставаться не с кем, товарищ уполномоченный! Один постовой у заставы да повар… Потом, куда вам с такими глазами?! Нет-нет, вы побудьте на заставе, свяжитесь с отрядом, Ашхабадом, я – к скале Барса.

Спустя несколько минут пятнадцать пограничников во главе с лейтенантом Лучко поскакали к скале Барса, чтобы встретить басмаческую банду.

Чуть забрезжил рассвет, когда вблизи заставы раздался цокот конских копыт. Часовой, думая, что это вернулись свои, близко подпустил всадников. С изумлением заметил он мохнатые тельпеки, перекинутые поперек седла короткие винчестеры, торопливо вскинул винтовку. Выстрел гулким эхом разнесся по Кулановому ущелью…

Конгурцев разбудили выстрелы, доносившиеся с Барсового перевала. Проснувшись, Ашир Таганов бросился к аулсовету. Отстраненный по доносу Новокшонова от исполнения своих обязанностей, Таганов уже с месяц жил то в ауле, то уезжал в Ашхабад, наведываясь к друзьям. Работники ОГПУ тщательно вели дознание, искали пропавшую карту, докапывались до истины. Дело оборачивалось против самого же Новокшонова.

Вернулся с учебы Касьянов, выздоровел Розенфельд. Друзья, уверенные в невиновности Ашира, ободряли его, Таганов не падал духом, верил – справедливость восторжествует, но непонятная история с картой, трагедия с Мовлямом оставили в его душе заметный след. Как все честные люди, в случившемся он винил прежде всего себя, казнился, что умолчал о своих подозрениях, о поведении нового уполномоченного. Сомнения и догадки Ашир выложил приезжавшему проведать его Касьянову.

Временами Ашир подумывал: а не податься ли учиться? В Москву, в Ташкент – куда угодно. Отец мечтал видеть его ученым человеком… Но Ашир отбрасывал эти заманчивые мысли: сначала надо внести ясность в причины гибели Мовляма, снять с себя обвинения, которые предъявлены ему… Все свободное время Ашир отдавал книгам, усидчиво изучал немецкий язык и делал в нем заметные успехи.

В аулсовете, напоминавшем встревоженный муравейник, собрались Агали Ханлар, Игам Бегматов, коммунисты, почти весь отряд самоохраны. Председатель аулсовета, вооружившись наганом, отдал свою винтовку Аширу. Одетая по-походному Марина возмущалась непонятным поведением начальника заставы: почему он не присылает никого за отрядом?! Обычно при тревоге Лучко с помощью конгурцев и других дайхан соседних аулов перекрывал границу, а сейчас от него ни слуху ни духу.