Игорь Болгарин - Расстрельное время

— Подался поближе к морю.

Надо понимать эту злую реплику так: главнокомандующий не верит в победу, он отправился поближе к морю, к кораблям, чтобы успеть покинуть крымские берега».

Заканчивалась заметка такими словами:

«Обыватели, понятно. Они не владеют никакой информацией и, пребывая в панике, изобретают самые нелепые слухи. Печально, когда такие измышления порождают сами защитники Отечества.

Когда-то давным-давно, во времена расцвета Рима тех, кто порождал в государстве вредные слухи, подвергали смерти. Может быть, слишком жестоко, но справедливо.

Иные времена. Мы не варвары. Но двадцать плетей на людной площади были бы вполне адекватным наказанием за нанесенный обществу моральный вред».

Подписи под заметкой не было.

Слащев скомкал газету и сунул её в карман.

— Сколько? — спросил он у .продавца газет, седенького человека в пенсне.

— Что-то интересное? — спросил тот.

— Подлость.

— За подлость денег не беру. Израсходуйте газету по назначению.

Слащев неторопливо пошел по улице. Остановился. И затем снова, но уже торопливо вернулся к киоску.

— Что-то ещё? — удивился киоскер.

— Вы не знаете, где находится редакция этой газеты?

— Пойдете по бульвару до самого конца. Между ия тым и седьмым домом будет арка. Пройдете во двор — там увидите. Вывеска довольно большая.

Слащев торопливо и целеустремленно пошел по улице. Киоскер окликнул его, пока он ещё не успел удалиться:

— Мне эта газета тоже не нравится. Всё время врет. И лижет сапоги.

— Я сообщу им ваше мнение, — отозвался Слащев и вновь также решительно продолжил свой путь.

Казаки Слащева квартировали неподалеку от вокзала, в бывшем доходном доме, хозяин которого в начале войны поменял холодную Россию на горячую Гваделупу. В наполовину опустевший дом тотчас заселились железнодорожники, музыканты и артисты кафе-шантана, престарелые нищие барыни, отступавшие вместе с армией из далекой Сибири, в пути растерявшие своё скромное богатство, и другой люд ночных профессий, которые не принято называть вслух в приличном обществе. Это была коммуна, сообщество людей, помогавших друг другу выжить в трудных военных условиях.

Несколько слащевских казаков возились у коновязи.

— Астахов! Возьми с собой Самойленко и ещё двух-трёх человек, и — со мной!

— Оружие прихватить?

— Не нужно. Прогуляемся. Разве что… плётки прихватите!

В сопровождении четырех казаков Слащев вновь вышел на Приморский бульвар, пошел по нему. Отыскал нужную арку.

В тесном дворике, с балконами-переходами, на которых главным образом и протекала жизнь здешних аборигенов, он легко отыскал вывеску. Она была хорошо видна издали и сверкала позолотой.

Они ещё только вошли в дворик, как на балконах и переходах стали возникать любопытные старухи. Надо думать, они едва ли не сутками сидели у своих окошек, ожидая, когда здесь, у них во дворе, произойдет что-нибудь такое, что хоть как-то скрасит их однообразную и тоскливую жизнь.

Скрипучая деревянная лестница вела на второй этаж. Они поднялись к обтянутой кожей двери, на которой красовалась такая же позолоченная табличка с надписью «Добро пожаловать». Но дверь бала заперта.

Слащев подергал за висящую на уровне глаз ручку, и где-то в глубине помещения раздался тонкий колокольный звон. И тут же на пороге появился тощий и лысый пожилой господин. Это был один из тех журналистов, который на днях в Джанкое встречался с Врангелем.

— Вы — ко мне? — спросил он, совсем, впрочем, не удивляясь приходу незнакомых людей. Газета живет за счет новостей, а новости приносят люди. Если людей бывает мало, новости приходится буквально высасывать из пальца.

— Да, конечно. Если вы редактор этого… этой газеты? — спросил Слащев.

— Я — главный редактор! — поправил гостей хозяин кабинета. — Присаживайтесь, пожалуйста!

Слащев уселся в кресло напротив редактора, казаки во главе с Астаховым — под стеночкой с висевшими на гвоздиках двумя полосами завтрашней газеты.

— И что же вас привело к нам? Какие заботы?

Слащев не ответил. Он долго, с любопытством и с некоторой гадливостью в упор рассматривал редактора. Казаки смотрели на Слащева. Они хорошо знали своего генерала и с интересом ждали развития событий. Слащев обернулся к казакам и как бы подвел итог своим изысканиям:

— А с виду интеллигентный человек! — сказал он.

— Ну, почему же… странные слова… — не сразу нашелся редактор. — Я окончил Санкт-Петербургский университет, философский факультет.

— А разве интеллигентность зависит от образования?

— Нет, конечно. Но и от образования тоже.

Слащев сунул руку в карман, вынул смятую газету, расправил её, ткнул пальцем в возмутившую его заметку:

— Ваше сочинение?

— В каком смысле? Вы хотите узнать, кто писал?

— Подписи под сочинением нет. Стало быть, вы, как главный редактор, отвечаете за содержание сего опуса?

— Допустим. Но в чем дело?

— Дело в том, что я и есть тот самый генерал Слащев, именуемый к тому же ещё и Крымским.

— Оч-чень приятно, — с трудом выдавил из себя редактор. Он был наслышан о Слащеве и уже догадывался, что ничего хорошего от этого визита ему не следует ждать. С тоской подумал, что некстати разогнал всех своих сотрудников в поисках материала для газеты. Кажется, они сейчас были бы здесь не лишние.

— Сомневаюсь, — сказал Слащев. — У меня к вам вопрос.

— Да, я — весь внимание!

— Вы слышали, чтобы я сказал о своем друге главнокомандующем Врангеле: «Подался поближе к морю»? Лично я?

— Мне кто-то сказал. И я подумал…

— Минуточку! — оборвал редактора Слащев. — Меня не интересует, что вы подумали. Я уточняю вопрос: вы сами слышали, чтобы лично я сказал эти слова?

— Нет. Но мне сказали…

— Кто?

— Н-не помню.

— Не слышали. И тем не менее написали об этом. Статейка без подписи. Стало быть, никому, кроме вас, я не могу предъявить претензию за клевету? Я правильно понимаю?

— Знаете что! — Тут же торопливо нашел выход редактор: — Вы пишете опровержение. Мы охотно его публикуем и, кроме того, принесём вам свои публичные извинения. И — всё! И инцидент исчерпан!

— Как всё у вас, оказывается, просто! Оклеветали — извинились. Но клевета-то уже гуляет по Крыму!

— Сожалею. Постараемся в ближайшем же номере…

— Минуточку! — снова повысил голос Слащев. — Я пока ни о чём вас не просил!… Как я понимаю, вы, как и врачи, поступая на работу, тоже принимаете своеобразную клятву Гиппократа: ни словом, ни помыслом не лгать, заведомо не клеветать, говорить только правду, и ничего, кроме правды. Вы же солгали и очернили моё имя.

— Видите ли… — вновь попытался оправдаться редактор.

— Не вижу! — гневно оборвал его Слащев. — Что толку мне от ваших оправданий!