Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата

— Во всем виноваты вы, медики! У вас нет ни бинтов, ни морфия. Перевозите нас, как дохлую скотину.

— Мне эта война не нужна! — не стерпев, зло крикнул я в ответ. — Жалуйся начальству.

У меня, действительно, есть все, что угодно, кроме медикаментов. На мне автомат, в карманах гранаты, при мне две сотни патронов. Но нет ни одной болеутоляющей таблетки, как нет и шприца.

Погребальный поезд плетется дальше. Я стоял возле топки паровоза, поворачивался то одним, то другим боком к теплу и уже не понимал, от жары или от холода болят мои обвязанные грязными тряпками уши.

На большом пересечении путей под Полоцком поезд остановился. Я соскочил с паровоза и побежал со своим березовым крюком к теплушкам. Еще четыре трупа я успел вытащить из вагонов, прежде чем поезд двинулся в сторону Даугавпилса.

Я остался один среди железнодорожных путей на разбомбленной станции, среди руин, исковерканного железа и трупов. Они скалили на меня зубы из-под неестественно вывернутых губ. Я наклонился, собрал солдатские книжки и побежал прочь. Только теперь я почувствовал, каким нечеловеческим делом занимался весь день. Остановился, автоматически нащупал свою флягу, тряхнул ею — там еще что-то есть. Французский ром, похожий на черный кофе, не замерз.

Не так-то просто оказалось отвинтить металлическую крышку фляги. Руки в перчатках не действовали, а когда я снял перчатки и притронулся пальцами к металлу, их словно обожгло. Потом металл обжег губы, прирос к ним, и я одним огромным глотком выпил все содержимое фляги.

В голове шум, перед глазами туман. А пережитые ужасы все не хотели отступать. Я брел по снежной равнине, среди черных развалин домов, опираясь на березовый крюк, с которым так и не догадался расстаться.

На горизонте виднелось единственное неразрушенное здание, я повернул в его сторону, зная, что там должен находиться наш штаб.

Там размещался и перегрузочный пункт для раненых, доставляемых из Невеля. Отсюда же отправляются санитарные эшелоны.

Над домом стелился дым: топилась печь. Можно будет согреться, немного отдохнуть.

Когда я подошел к маленьким флигелям и баракам возле уцелевшего дома, то увидел, что весь личный состав «группы фюрера», как именуют штаб роты, стоит в строю.

Командир роты зачитывал приказ «Сектора снабжения — Днестр». Прежде всего — бодрящий шприц для солдат: больше выдержки, больше самопожертвования, недалек день перелома. После такого многообещающего вступления сама суть приказа: эшелоны с ранеными не отправлять без достаточного количества соломы.

Айкхоф распустил строй. Расходясь, солдаты язвительно обсуждали этот приказ. Фельдфебель Бартль произнес:

— Значит, ни одного эшелона без соломы?! Это же анекдот.

— Где взять солому, где? — возмущался другой санитар. — Ежедневно требуется огромное количество соломы для наших поездов смерти. Но где ее взять?

— Где же ей быть, как не в головах определенных людей, — сорвалось у меня со зла. — Только эти соломенные головы покоятся на пуховых подушках.

Нехватка соломы у нас сейчас чувствуется еще острее, чем нехватка хлеба. Все, что было, уже давно использовано на подстилки в теплушках. Ну что же, железнодорожники могут даже радоваться, что мы так быстро освобождаем вагоны. Пока этот погребальный состав дойдет до Даугавпилса, замерзнет столько солдат, что два — три вагона можно будет отправить обратно, за новыми жертвами. Для железнодорожников все это означает быстрый оборот подвижного состава.

Я доложил о своем прибытии ротному начальству. Никто не ставит мне в вину мое состояние. Все знают, что значит сопровождать такой эшелон. За ночь я отоспался и утром на попутном паровозе вернулся в Витебск.

В эвакогоспитале лопнули трубы отопления. Вода из них вытекла и замерзла. Несколько секций пришлось отключить. Палаты обогревались частично. Ночью обнаружили, что в баке нет воды. Вся отопительная система вышла из строя. Вскрыли полы в поисках повреждений.

Фельдфебель Бауманн отправился в городскую управу за техником-отопленцем. На второй день пришел русский инженер с переводчиком. Переводчиком оказался Алексей. Он коротко сказал мне:

— Нужна проволока.

К вечеру я приготовил еще моток.

Мы отступаем. Старые солдаты пали духом, а у молодых душа ушла в пятки.

Все жаждали победы, им нужна была победа, как хлеб насущный. И тем не менее вышло иначе. А они уже прикинули, чем они будут заниматься в этой огромной стране после победы.

Один собирался открыть парфюмерный магазин, другой — импортировать вино, третий видел себя полицейским чином в оккупированной России, четвертый собирался добывать серебро на Урале.

А теперь приходится отступать.

— Как только спадут морозы, мы снова будем штурмовать Москву, — утешают себя «завоеватели».

— Как только морозы прекратятся, мы погоним Иванов в глубь азиатских степей, — изрек какой-то старший лейтенант.

Не проходит дня, чтобы кто-нибудь не предсказывал улучшения погоды: у одного прекратилась ломота в суставах, у другого рана больше не чешется, третий увидел, что дым круто поднимается в небо, четвертый наблюдал, что солнце зашло в мареве, у пятого мозоль разболелась.

Но нажим Красной Армии становится все сильнее.

Советская авиация изменила тактику налетов. Самолеты прилетают теперь не в одно и то же время, как раньше, а лишь ко времени прибытия и разгрузки эшелона. Создается впечатление, что кто-то докладывает советскому командованию о времени прибытия эшелонов. Раньше бомбы сбрасывались просто на железнодорожные пути, теперь они летят прямо на вагоны.

Все ломают себе голову, откуда противник узнает о прибытии воинских составов?

Решено разгружать эшелоны не на станции, а в нескольких километрах от города, в лесу. Там сооружены временные разгрузочные площадки. Но только один день разгружали без помех. На другой день бомбардировщики прилетели и туда.

Полевая жандармерия перетрясла весь железнодорожный узел, всех служащих, которые раньше других узнают о прибытии эшелонов. На их место поставили матерых фашистов, которым можно доверять. Но ничего не изменилось. Каждый прибывающий поезд бомбят. Щадят только санитарные поезда и те товарные составы, которые загружены ранеными.

— Подумайте только, до чего прилично ведут себя иваны, — рассуждают наши санитары. — Здание госпиталя видно издалека. Но он его еле царапнул. Он точно знает, где медицина, а где война.

Тяжелую артиллерию снова днем и ночью подтягивают к фронту. Ее приближение слышно издалека: металл на морозе гудит, как колокол. Очевидно, звуковая разведка Красной Армии засекает этот гул. По дорогам, по которым движется артиллерия, с большой точностью бьют советские дальнобойные орудия.