МИТРИ КИБЕК (Дмитрий Афанасьевич Афанасьев) - Герои без вести не пропадают. Книга вторая

«Лет сомнения, авторы этих надписей уничтожены фашистами. Очевидно, такая же участь ожидает и меня. Но без борьбы я не сдамся. Но у борца в тюрьме руки связаны. Надо найти способ вырваться на свободу, чтобы не только бороться, но и победить», – задумался Турханов, глядя на стену, испещренную надписями узников.

В это время из коридора послышался топот ног, кто-то повернул ключ в замке и открыл дверь.

– Вас вызывает следователь, – сообщил надзиратель. – Выходите!

Чтобы скрыть свое знание немецкого языка, Турханов притворился, что не понял. Надзиратель ко всему привык. Привык он и к иностранцам, которые ни слова не знали по-немецки. С ними объяснялся он языком жестов. И на сей раз он прибег к помощи этого универсального средства. Турханов «понял» его с первого же жеста и вышел в коридор, где поджидали два конвоира в форме СД. Они повели полковника сначала по длинному коридору, потом спустили по лестнице в подвальный этаж. Словно нарочно, чтобы нагнать страх на новичка, навстречу им попались два конвоира, тащивших волоком окровавленное тело заключенного, очевидно потерявшего сознание во время допроса с пристрастием. Должно быть, конвоиры давно привыкли к подобным картинам. На безжизненное тело хефтлинга они даже не обратили внимания, а прошли молча и привели Владимира Александровича в следственную камеру, где его уже дожидался гестаповец. Одет он был, как и другие, в черную форму. Огромный нос с горбинкой придавал его лицу хищное выражение, тонкие сжатые губы и бесцветные прищуренные глаза говорили о его жестокости. Правда, маленький рост и болезненная худоба не внушали ни особого страха, ни почтения, но Турханов знал, что в гестаповских застенках для проявления жестокости существуют. заплечных дел мастера, которые по первому сигналу даже таких вот выродков рода человеческого всегда готовы подвергнуть несчастных нечеловеческим мукам.

Как раз в то время, когда конвоиры ввели Турханова в камеру следователя, зазвонил телефон.

– Гауптштурмфюрер Кляйнмихель слушает, – подобострастно заговорил гестаповец, схватив телефонную трубку и вытянувшись в струнку, словно перед большим начальником, но, услышав ответ, разочарованно.сел на место. – Ах, это ты, Отто… Здравствуй, дорогой!… Да, времени нет. Даже не передохнешь… Конечно, они. Не люди, а мразь какая-то… Да, если бы только от меня зависело, я бы давно всех скрутил в бараний рог… Да, да. В другой раз. Ну, бывай, дорогой…

Этому капитану СД долго не везло в жизни. В детстве его обижали и взрослые, и ровесники. В школе он был самым отстающим учеником, не блеснул он своим умом и в университете, куда его устроил богатый папаша. Товарищи кое-как терпели его в своем обществе, но никакого уважения к нему не питали, ему же страстно хотелось и почета, и уважения. Чего только он не делал, чтобы изменить к себе отношение других в лучшую сторону. Водил товарищей по ресторанам и ночным клубам, расплачиваясь папашиными деньгами, приглашал их на загородные прогулки и пикники по воскресеньям, устраивал у себя на квартире пирушки с участием девиц. Но ничего положительного не добился. Товарищи ели, пили и гуляли за его счет, но своего отношения к нему не изменили, а наоборот, больше третировали его, больше унижали. Были и такие, которые охотно пользовались его кошельком, а вместо благодарности делали одни подлости. Из-за таких вот любителей пожить за чужой счет ему не раз пришлось иметь неприятные объяснения с полицией. Наконец все это ожесточило Кляйнмихеля, и он воспылал желанием отомстить неблагодарным товарищам. Надо было придумать такое, чтобы, самому оставаясь в тени, причинять вчерашним своим друзьям крупные неприятности. Долго он искал надежные пути к осуществлению своего коварного замысла. И случай помог. При очередном посещении полиции после дебоша, устроенного его собутыльниками в театральном буфете, полицейский инспектор, тайно сотрудничавший с гестапо, обстоятельно расспросив об учиненном дебоше, поинтересовался также политическими настроениями отдельных его участников, дав при этом понять, что его могут освободить от уплаты крупного штрафа, если он честно расскажет все, что знает о своих друзьях, об их стремлениях и планах на будущее. Кляйнмихель согласился. Тогда полицейский инспектор познакомил его со своим другом, сотрудником гестапо, который в местном отделении занимался сбором компрометирующих материалов на студентов и профессоров университета. Выслушав исповедь новичка, матерый гестаповец начал поучать.

– Знаешь, почему ты не добился до сих пор ни почета, ни уважения? – спросил он и сам же ответил: – Потому, что начал не с того конца. Ни деньгами, ни лаской, ни добрым отношением к людям никогда не добьешься успеха в обществе. Люди уважают только тех, кого боятся. Нас, сотрудников гестапо, боятся все, и мы являемся желанными гостями в любом доме, в любом учреждении. Запомни это, честно сотрудничай с нами, тогда не будут страшны тебе ни коварство друзей, ни ненависть врагов, ни придирки университетских преподавателей.

Кляйнмихель запомнил и скоро добился если и не уважения, так страха и унижения тех, кто его до сих пор только презирал. Пока учился, он был платным осведомителем, а когда окончил юридический факультет, его приняли в гестапо в качестве следователя.

Правда, и на этом поприще он не добился особых успехов. За пять лет работы следователем он самостоятельно не раскрыл ни одного мало-мальски опасного преступления. Поэтому начальство поручало ему расследование мелких дел, по которым не стремились добиться судебного приговора, а довольствовались внушением страха перед карательными органами. Для этой цели Кляйнмихель был действительно незаменимым работником. Никто не мог сравниться с ним по части пыток и издевательств над несчастными арестантами. Мучил он их не только с чувством, толком, расстановкой, как говорили знатоки, но и с наслаждением. Поэтому никто из его подследственных не выходил из тюрьмы неискалеченным, а если и выходил и возникала опасность снова подвергнуться аресту, он скорее предпочитал покончить жизнь самоубийством, чем еще раз очутиться в лапах этого изверга.

Положив телефонную трубку, Кляйнмихель обратил свой взор на Турханова.

– Как звать-величать? – задал он свой обычный первый вопрос, сверля допрашиваемого своими бесцветными и злыми глазами.

Турханов сделал вид, что не понимает его. Тогда следователь повторил свой вопрос еще громче, но ответа не добился.

– Должно быть, не понимает по-нашему, – высказал свое предположение один из конвоиров. – Говорят, он русский. Может, позвать переводчика?

– Не надо, – махнул рукой Кляйнмихель. – Язык, на котором говорит великий фюрер, должны знать все. Спрашиваю последний раз: как звать-величать?