Пентти Хаанпяя - Избранное

В своем творчестве Хаанпяя в основном изучал механизм бедности, войны и экономического кризиса, их разлагающее действие на человеческую личность. Показывал, что жизнь в условиях капиталистического общества, порождающего эти аномалии, есть борьба, в которой победу можно одержать лишь благодаря упорному труду, моральной устойчивости. Для него свобода человеческой личности была высшей ценностью в мире, ведь он сам, как и его герои, хотел жить «под широким открытым небом». Он всегда с большим недоверием относился к мифам буржуазного общества и его морально-этическим и духовным нормам жизни. В этих нормах, а также в бедности, войне и экономическом кризисе он видел главные факторы, ущемляющие и ограничивающие свободу человека и его жизнь.

Вместе с тем для Хаанпяя жизнь была прекрасна в своей сиюминутности. «Солнце сияет, ветер дует, дождь накрапывает. Это жизнь. Другой не будет», — писал он в своем дневнике. Ту же мысль он высказывал устами своего героя в рассказе «Дни лесоруба» (1934): «Нет, не найти другого места, где бы жить было так прекрасно, как в этом мире, — жить, чтобы увидеть свершение завтрашнего дня». Пентти Хаанпяя был поэтом этого осязаемого и противоречивого мира. Один из его сборников рассказов носит название «Горечь красоты жизни человеческой». Уже в самом этом названии определяется его видение мира. Познавая этот мир, он научился уважать все живое, удалое, бесшабашное, все то, о чем так образно писал Арво Туртиайнен в своем стихотворении памяти Пентти Хаанпяя:

Тихо-мирно висели сапоги на жердях вдоль стены склада. Это были новые сапоги, их ожидала жизнь, полная приключений, их ждали ноги солдата, мужественные и покорные. Горделиво поблескивая, они, казалось, презрительно поглядывали в противоположную сторону, где висели их собратья, бывшие в употреблении, — скособоченные, поцарапанные, бесформенные. Жизнь и солдатские ноги обошлись с ними круто. И вряд ли при взгляде на эти жалкие развалины кто-нибудь мог подумать, что когда-то и у них была молодость. Обутый в них офицер с высоты управлял ходом боя, солдат в них шел в атаку под жуткий посвист пуль, шел до тех пор, пока не протягивал ноги. И тогда сапоги стаскивали с этих окоченевших ног, чтобы обуть следующего… А может быть, в том и заключается счастье сапог, что они не ведают ожидающей их участи и даже прошлое их окутано мраком…

А ведь когда-то кожа была живой. Она была шкурой животного, мирно гулявшего где-нибудь в отечественных лугах или в заморских прериях. Ее покрывала лохматая или гладкая шерсть, ее жалили оводы и кусали мухи. Но потом пришел мясник. Скотину закололи, освежевали; кожу выдубили, раскроили сапожными ножами, и она прошла через гремящие машины обувной фабрики.

Из кожи вышли сапоги, а этот товар пользовался большим спросом в воюющей стране, на воюющей планете.

Так сапоги висели на складе до тех пор, пока в один прекрасный день фельдфебель Соро не зашел туда повидаться со своим старым приятелем, сержантом интендантской службы Пенсасом. Друзья приветствовали друг друга, радостно чертыхаясь и вспоминая дни, когда они служили в одном подразделении. Фельдфебель прибыл в отпуск из действующей армии и сетовал, что он порядком поизносился. А по мнению сержанта Пенсаса, приятель выглядел хоть на парад. Кроме того, фронтовику не к лицу щегольство. Фельдфебель же думал иначе: одеваться надо прилично, когда есть возможность. Он вовсе не собирается изображать какого-то фронтового ухаря, который считает шиком ходить оборванным, грязным и с вечно расстегнутыми пуговицами.

Несмотря на великую досаду сержанта, дело, разумеется, кончилось тем, что фельдфебель экипировался во все новенькое. Тогда-то жадный глаз Соро заприметил и эти новые сапоги, а его проворные пальцы тут же определили, что они вполне ему подходят. При этом Соро произнес магическое «да будет», стащил сапоги с жерди, призвал их к жизни и стал первым их владельцем.

Фельдфебель Соро и сержант Пенсас вышли из склада и зашагали по улицам. Фельдфебель жадно вдыхал возбуждающие запахи города. Новый мундир казался жестковатым, но идти в нем было приятно, и в Соро начало пробуждаться сознание важности собственной персоны. Он почувствовал себя совсем другим человеком. Дымная землянка и немного уже наскучившая война где-то позади. Теперь он был в городе, и на каждом шагу, отмеряемом его новыми сапогами на гладком асфальте, его ждало что-то новое, неведомое. Правда, сапоги немного жали и с непривычки к службе тихо, как бы с некоторой застенчивостью, поскрипывали. Ничего, обносятся! Было совершенно очевидно, что фельдфебель Соро выглядит в них весьма внушительным, настоящим военным человеком.

Они шли по главной улице. Был вечер, и город был полностью затемнен. В темноте слышался стук несчетного числа каблуков: легких — женских и тяжелых, подкованных — иноземных солдат. Эти непривычные, странные звуки военного времени действовали на слух фельдфебеля возбуждающе, как бой барабана.

Но к прогулке они не были расположены. Поэтому Соро заявил приятелю, что не стоит так долго ходить по улицам с непривычки, тем более в новых сапогах: можно сбить ноги. Они зашли в ресторан и сделали заказ. Фельдфебель всегда был большим любителем горячительных напитков. А теперь к тому же был повод: он же прибыл из глуши в город, в отпуск с фронта. И, кроме того, надо же угостить сержанта, при чьем содействии он стал таким представительным и бравым военным.

Они сидели, оживленно разговаривая, вспоминая проведенные вместе дни молодости, и новые сапоги Соро начали отбивать такт под музыку электропатефона. Они приплясывали, как в те дни, когда их кожа служила в южноамериканских пампасах шкурой животного, вздрагивавшего от укусов мух.

Но теперь это были солдатские сапоги, частица великой армии, призванной завоевать миру новую эпоху, создать новую Европу. Фельдфебель Соро остро почувствовал, что новая Европа ему совершенно необходима: он хочет новой жизни. Просто будет смешно, если он, видный военный деятель, создатель новой эпохи, вдруг останется в своей прежней избушке, затерявшейся где-то в лесной глухомани на берегу озера, где жизнь идет однообразно, скучно, чересчур пресно. Да и Катарина ему нужна новая, она, пожалуй, даже нужнее новой Европы: прежняя Катарина — женщина слишком властолюбивая и своенравная. Собственно, новая Катарина уже имеется — «заочница». Вообще-то пока что несколько призрачная, но все же очень живая. Уж очень упорно она дознавалась, скоро ли у него будет отпуск. Новый план стал быстро пускать ростки в его мозгу: именно эту, новую Катарину он и должен повидать во время отпуска, а не ту, старую, чересчур докучливую и до скуки знакомую…