Андрей Семенов - Секретная битва

Головин проводил его с откровенной завистью.

Сейчас этот Грейвс стоял вместе с Головиным возле машин кортежа и рассказывал ему лондонские анекдоты, не жалея при этом самого премьер-министра. Головин вполуха слушал майорские байки, то и дело угрюмо поглядывая на лицо своего английского коллеги, гладко выбритое и освеженное французским одеколоном.

Сам Головин не спал уже вторые сутки.

Сталин, страдая ночной бессонницей, отправлялся на отдых только под утро, и вся работа государственного аппарата была подогнана под этот его график. Рабочий день в наркоматах и Генштабе начинался в восемь утра и заканчивался далеко за полночь, часто под утро, так как никому не было известно, какую справку, какой документ и из какой именно инстанции потребует Хозяин в ту или иную минуту. Поэтому все оставались на своих местах, ожидая распоряжений сверху. Цепочка бодрствующей ночами власти начиналась в кремлевском кабинете вождя и, пробежав по наркоматам и главкам, через обкомы, обрывалась где-то в безымянных глухих райкомах и райисполкомах на самом краю империи. Миллионы людей не смыкали ночами глаз, готовые немедленно действовать в соответствии с волей Хозяина.

Головин закончил свои дела в управлении около четырех часов утра, когда дежурный получил звонок из Кремля, что Хозяин отбыл на дачу и всем можно расслабиться. Он успел подремать на диване около часа, потому что в шесть ноль-ноль Власик устраивал последнюю планерку для всех ответственных лиц, обеспечивавших встречу Сталина и Черчилля. Делать ему на той планерке было нечего. Черчилль подлетал с южного направления, где был свой ответственный. Вопросов к Головину возникнуть не могло, но от посещения планерки его никто не освобождал и не мог освободить. Решение о персональном составе оргкомитета принималось на Политбюро, а его членов мало волновали трудности каждого отдельно взятого генерала.

Наконец Черчилль закончил буравить взглядом красноармейцев и двинулся к машине. Головин, думая, что он тут совершенно лишний, не тронулся с места даже тогда, когда Грейвс пригласил его в свой автомобиль.

Он дождался, пока к кортежу подойдет Власик, и спросил своего временного начальника:

— Николай Сидорович, разрешите убыть по делам службы?

Власик обернулся.

— Куда убыть?! Какой службы?! — Он показал глазами на машину Черчилля: — Вон она — твоя служба. В Кремль!

Головин, проклиная про себя и Власика, и Черчилля, и Грейвса, сел в машину и отправился вслед за всеми.

Он хотел спать.

Когда кортеж переехал Каменный мост и сбавил скорость возле Боровицких ворот, Власик остановил машину Головина.

— Филипп Ильич, свои дела у тебя какие-нибудь есть на сегодня?

Умный вопрос. Тем более что от непосредственных обязанностей Головина никакое Политбюро не освобождало.

— Полно.

— Тогда вот что. Ты поезжай, а к двадцати одному — ко мне за получением задачи. Ясно?

— Так точно, Николай Сидорович. Разрешите убыть?

— Давай, Ильич. Не до тебя пока. Жду вечером.

Уже третий год живя в напряженном ритме бесконечного цейтнота, Черчилль думал, что его с аэродрома немедленно повезут прямо к Сталину и переговоры начнутся сей же час. Сталин же дал гостю передохнуть с дороги и пригласил его к себе только около одиннадцати вечера.

На Кунцевскую дачу.

Ровно в двадцать один ноль-ноль генерал Головин и майор Грейвс доложили Власику о прибытии.

— Вот и хорошо, — одобрил начальник личной охраны. — Хозяин сейчас будет разговаривать с премьером, а ты, Филипп Ильич, проводи пока майорa на кухню и покажи ему, что блюда готовятся по утвержденной технологии и с соблюдением необходимых мер безопасности.

На кухне Головин и Грейвс взаимно изумили друг друга.

На длинном кухонном столе стояли готовые к подаче салаты, закуски, напитки, вина и две бутылки любимого Черчиллем армянского коньяка. Капитан, начальник столовой, открыл перед Головиным дверцу холодильника и показал два небольших серебряных ведерка с красной и черной икрой, которую подадут к столу холодной. Повариха в форме НКВД под белой поварской курткой сажала в духовку молочного поросенка на противне. Поросенку предстояло добрый час прожариваться, поливаясь набегающим соком и сухим вином, чтобы образовалась румяная и хрустящая корочка, отломив и попробовав которую самый взыскательный гурман потерял бы дар речи.

Но дар речи потерял не гурман, а Грейвс. Несколько минут он смотрел на приготовляемые яства, вылупив зенки, и безвольно шлепал губами, с которых на пол сочилась обильная слюна. Повара перепугались. Уж не напутали ли они чего? Черт его знает, как там, в этих заграницах, едят и чего пьют? Еще поднимет иностранец скандал, тогда товарищ Берия всем вязы посворачивает и загонит за Полярный круг. И хорошо еще, если в конвой, а не под конвоем.

Наконец минуты через три Грейвс, все так же выпучивая глаза, обвел кухню рукой и спросил:

— What's this?

Головин пришел на помощь поварам, не изучавшим языков:

— Обед товарища Сталина и господина Черчилля. Что-то не так?

Грейвс повернул к Головину ошарашенный взгляд и переспросил:

— И они это будут есть?

— Ну да, — не понял сути претензий Головин. — А что же, нам премьер-министров нечищеной картошкой кормить?

— Извините меня, мистер Головин, — начал понемногу приходить в себя Грейвс. — Мне в самом деле нужно это понять. Господин Сталин так ест каждый день?

Головин не знал, что именно ест Сталин, и перевел вопрос начальнику столовой.

— Ну, да — подтвердил тот, испуганно кивая. — И не извольте беспокоиться, не он один. И из Ставки генералы бывают приглашены, и из Политбюро, и из наркоматов. Никто никогда не жаловался. Никто, упаси Бог, не отравился. У нас все самое свежее.

Головин перевел все это Грейвсу.

— Я понимаю, что все свежее, — не унимался тот. — Но я слышал, что в России сейчас очень голодно! Даже в Москве хлеб по карточкам.

— Ну и что? Москва тут не показатель, — ответил Головин. — Людей у нас много, а товарищ Сталин — один!

И, решив подкузьмить коллегу, он спросил его с ехидцей:

— А что ест господин Черчилль?

— Как что? Что и все!

— Кто — «все»? — не понял Головин.

— Вся нация. Никто для него специально не готовит.

— Это что же, — не поверил Головин, — у вас премьер-министр в общей очереди в столовой стоит?

— Разумеется, нет! Но специально для него никто не готовит. На Даунинг-стрит нет своей кухни. Он ест то же, что и клерки, что и министры, что каждый день едят простые рабочие. Например, он очень любит овсяную кашу.

Головин и Грейвс не поверили друг другу.

Головин подумал, что англичанин заливает. Не может человек, находящийся на вершине власти, питаться так же, как простые смертные. Даже если эти смертные начнут жрать друг друга от голода, на столе товарища Сталина должно быть все самое свежее и в изобилии.