Валерий Николаев - Закуси горе луковицей

Левый край конструкции удалось приподнять сантиметров на двадцать. А ножки ребенка все еще что-то держит. Правая сторона пролета в любое мгновение могла просесть. И тогда все будет кончено. Я напихал под пролет камней, влез под него и высвободил ножки. Минуту спустя и девочку вызволил.

Из-под обстрела вытащил ее на бушлате. Девочка обняла меня и прошептала: «Спасибо, дядя». Я достал аптечку, говорю ей: «Рошаночка, сейчас мы сделаем укольчик, если надо жгут наложим, и вмиг донесем тебя до госпиталя». Она улыбнулась и… умерла. Я попытался запустить ее сердечко. Ничего не получилось. Тогда сделал ей противошоковый укол, и снова старался оживить ее. Все напрасно. Я не смог ее спасти, понимаешь, — голос Некрасова дрогнул. — Меня это так мучает.

— Володя, но это могло произойти от отравления ядами, которые накапливаются в размозженных мягких тканях. И как только прекращается их сдавливание, яды тотчас разносятся по организму. Тут нет вины твоей.

— Возможно… — он глубоко вздохнул и продолжил. — Так вот. Когда я вернулся к напарнику, тот бинтовал плечо. Помог ему и говорю: «Вот теперь пора с этой гнидой разобраться». Прикинули план действий. Когда минут через двадцать я оказался возле двери, за которой отсиживался тот «заступник народный», ярость моя еще не улеглась. Первой гранатой высадил дверь, второй угодил в косяк той комнаты, из которой велась стрельба. Заскакиваю в нее, смотрю: в углу сидит раненый мужик, под рукой автомат, весь пол — в гильзах. Увидел меня, заулыбался поганенько так: мол, сейчас твоя взяла, сдаюсь, а завтра еще посмотрим, чья будет. Стал поднимать здоровую руку. Я качнул головой: «Нет… Рошанку тебе не прощу». И всадил в него остатки обоймы. А сам сел и заплакал. Думаю, девочка умоляла спасти её, а я так и не смог. Как с этим жить?

И вот сейчас я опять услышал те же самые слова, как будто Бог дал мне еще одну попытку спасти ребенка. Я испугался: на такой волне трудно подобрать человека. При сближении его может оглушить бортом, что он сразу ко дну пойдет. А мне и отстегнуться нельзя, все равно не успею.

— Держись! — кричу.

Достаю из-под скамейки бухту швартового каната — надежная такая веревочка, — делаю на конце петлю и ору во всю силу:

— Эй!! Приготовься! Сейчас брошу веревку! Как поймаешь, наденешь ее вот так, — показываю ребенку, — под мышки.

И бросил конец веревки. Неудачно. Бросаю еще раз и еще. Веревка намокла и стала тяжелей. Мешает ветер. Тогда я зашел с наветренной стороны и снова бросил ее. Она хлестко стегнула по крыльям матраца, хорошо, что они приподняты были. И тут ручка ребенка судорожно схватилась за веревку. Я подгреб поближе. И, перекрывая шум моря, крикнул:

— Сделай петлю! Надень ее на себя, под мышки! Да затяни. И не торопись, осторожней!

— Ладно, — кричит ребенок в ответ.

Когда матрац был подтащен мною совсем близко, по желтому купальнику я понял, — девочка. Как только волна приподняла ее над кормой, крикнул:

— Прикройся матрацем! Держись!

И, словно выуживая большую рыбу, плавным рывком дернул на себя веревку. Девочка, скользнув по корме, упала на донную решетку. Я схватился за весла и выправил лодку. Затем выловил матрац, бросил его за спину в носовой отсек и подналег на весла.

Девочка, худенькая, черноволосая, все лежала и лежала без движения. «Уж не зашиблась ли она до смерти?» — мелькнула мысль. Подумал: «Если и она умерла — все к черту! Переверну лодку».

— Ты не сильно ушиблась? — кричу ей.

В ответ она слабо так шевельнула рукой. У меня и от сердца отлегло.

— Ну, отдыхай, отдыхай, милая, — говорю.

И такая тяжесть с моей души свалилась, что у меня слезы потекли. И как-то сразу устал я до изнеможения. Но потом обозлился на свою слабость, взял себя в руки. Гребу.

Через полчаса она подползла ко мне, села и, увидев меня на скамейке в приспособлении, похожем на ходунки ребенка, обомлела.

— Не бойся, — кричу, — я не пират. Без этих штук я бы не смог выбраться в море. Давай знакомиться.

— Вера, — с усилием отвечает она.

— А я — Володя.

— Как вы меня нашли?

— Случайно, Верочка. Что-то в душе заштормило, вот и потянуло в море.

— А вы моряк?

— Нет, девочка, отдыхающий. И долго ты плавала?

— Очень.

— Отдыхай, Верочка, — говорю.

— Уже можно отвязаться? — показала она на причальный канат.

— Да, конечно, — засмеялся я, — теперь можно.

В тот раз я устал как никогда. Мое безразличие к исходу морской прогулки сменилось таким страстным желанием вернуться, что я сам был удивлен. Нелегко же мне это далось. К концу путешествия мои мышцы судорогой сводило.

Степан, увидев озябшую девочку, ее полуспущенный матрац, все понял. И молча пожал мне руку. А девчонку растерли докрасна и смазали ей разбитые коленки йодом. Отдохнула она маленько. Потом Степан дал ей «пофорсить» свою рубаху, и мы с Верой отправились в жилую зону.

По дороге спрашиваю:

— Ты кому-нибудь сказала, что пошла купаться?

— Нет, — отвечает. — Я рассердилась на маму и ушла без разрешения.

— Как видишь, тебе это чуть не стоило жизни.

— Да, вижу. Спасибо вам.

— Будь здорова.

После этой прогулки мои мышцы трое суток болели.

Вот так мы с ней и познакомились. Все как я и говорил: возникла необходимость — мы и встретились…

Девушка поднялась со скамеечки, встала за спиной Владимира.

— Володя, а почему встретились мы с тобой? — вдруг спросила она.

— Возможно потому, что я без тебя просто не выжил бы.

— Но оперировали-то тебя врачи.

— Зоя, не мне тебе объяснять, от чего может зависеть выздоровление. Я знаю определенно: ты мне очень помогла, очень…

И тут она положила руки на спинку коляски и негромко спросила его:

— Володя, ты когда-нибудь, наконец, сделаешь мне предложение?

Он замер. Помолчал. Повернул голову влево.

— Ты это… серьезно?

— Конечно, — ответила она. — Или меня в твоих мечтах совсем нет?

— Зоя, ты же знаешь. Я… я запретил себе даже думать об этом.

— Почему?

— Ну, это ж ясно как день. Ведь я не смогу тебе дать и половины того счастья, которого ты заслуживаешь. Зоенька, что я могу тебе предложить? Жизнь, полную неудобств?

Некрасов чуть развернул коляску.

— А зачем она такая тебе … молодой, умной, красивой?..

— Я к этому готова, Володя.

— А что скажут твои родные? Я чувствую, что не имею на это права.

— Я надеюсь, ты мне не откажешь в праве самой решать свою судьбу? Так вот, я уже все решила.

— У меня нет слов, — растерянно произнес Владимир.

— Нет уж, Некрасов, отныне никаких снисхождений тебе. — Ты для меня больше не больной, я для тебя — не медсестра. Так что, будь добр, убеди меня в том, что я не ошибаюсь.

Он снял со спинки кресла руку девушки, взял ее в свои прохладные ладони и стал целовать.