Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса

6 июля во второй половине дня мы прибыли в Куйбышев и, как всегда, сразу же поехали в посольство. Андерс начал совещаться с Котом, но все время обсуждался лишь вопрос об эвакуации. Андерс сообщил послу, что получил от англичан заверение в том, что вывод армии начнется в самое ближайшее время. Впрочем, Кот уже знал об этом и вел на сей счет переговоры с английским послом. Кот и Андерс пришли к согласию о необходимости эвакуации. Андерс просил у посла помощи относительно семей военнослужащих, изъявивших желание выехать вместе с армией.

Встреча с Котом продолжалась до поздней ночи. На следующий день Андерс беседовал с английским послом, который сообщил ему, что получил инструкцию от своего министерства иностранных дел об эвакуации и что английское правительство согласно на вывоз части семей польских военнослужащих. Словом, дела складывались так, как было условлено с Гулльсом. Все это выглядело весьма странно: советское правительство еще не дало своего согласия на вывод армии, польское правительство ничего не знало и с эвакуацией не соглашалось, а Андерс подробно обсуждал с английским послом Арчибальдом Керром все аспекты вопроса, словно тот был уже решен. Английский посол заверял, что в Иране все готово к принятию войск и польских гражданских лиц.

После обсуждения с Котом и английским послом вопросов эвакуации мы 7-го вечером вылетели в Янги-Юль. Андерс настойчиво добивался от английского посла, чтобы тот со своей стороны заручился согласием советской стороны на эвакуацию семей военных. Свою просьбу он обосновал тем, что разлука с семьями негативно скажется на моральном состоянии солдат. Английский посол самым определенным образом обещал всем этим заняться.

Утром на аэродроме в Ташкенте советские представители сообщили Андерсу о получении телеграммы, в которой Советское правительство выражало свое согласие на вывод Польской армии из пределов СССР.

Почему Советское правительство пошло на такое решение вопроса? Советская сторона знала, какая атмосфера царила в нашей армии. Правительству СССР было известно, что командование армии не хочет, чтобы она использовалась на Восточном фронте. Советское правительство также хорошо знало, что эта армия предельно враждебно относится к Советскому Союзу. Не была тайной и разведывательная деятельность, проводившаяся нашим военным атташатом и представителями общественной опеки. Перед лицом всех этих фактов Советское правительство не могло не прийти к выводу, что, собственно, на Польскую армию оно рассчитывать не может, что это не дружественная, а явно враждебная армия. К тому же английское правительство со своей стороны нажимало на СССР, добиваясь вывода польских войск. Этим вопросом, по словам Гулльса, занялся лично Черчилль.

Обрадованный изъявленным СССР согласием на вывод Польской армии, премьер Черчилль в телеграмме от 17 июля 1942 года выражал Советскому правительству признательность за передачу польских дивизий для защиты Ближнего Востока [70] Черчилль — Сталину, 18 июля 1942 г.: «Я уверен, что было бы в наших общих интересах, премьер Сталин, если бы три польские дивизии, которые Вы так любезно предложили, объединились со своими соотечественниками в Палестине, где мы их можем полностью вооружить. Они будут играть очень важную роль в будущей борьбе… Я надеюсь, что предложенный Вами проект, который мы высоко ценим, не будет не претворен в жизнь из-за того, что поляки захотят отправить вместе с войсками значительное число своих женщин и детей, которые в основном существуют на пайки польских солдат. Питание этих иждивенцев будет значительным бременем для нас. Мы думаем, что стоит принять это бремя в целях создания упомянутой Польской армии». (Прим. ред.) . Характерно, что Черчилль не выразил благодарности за польские части ни польскому правительству, ни Сикорскому.

После получения разрешения на вывод войск Андерс немедленно поставил в известность все подчиненные ему соединения и части об эвакуации из Советского Союза.

Сикорский в течение всего этого времени ни о чем не знал. Он не был информирован ни Андерсом, державшим этот вопрос в глубокой тайне от него, ни Котом, который также не считал своим долгом докладывать правительству о задуманном плане. Сикорский узнал о выходе Польской армии из Советского Союза лишь в разгар эвакуации, когда большинство частей уже находилось в Иране. Это известие застало его врасплох.

Вот как было осуществлено исключительно важное по своим последствиям решение о выводе польских войск из Советского Союза.

Я считал это катастрофой для польского дела. Разговаривал об этом с генералом Раковским, а также с епископом Гавлиной, который, развлекаясь тогда в одной компании с Андерсом, оказывал на него значительное влияние.

Единственным результатом подобных разговоров явились резкие упреки в мой адрес со стороны Андерса: я-де бунтую, осложняю ему обстановку, мешаю осуществлению его планов, и в результате он вынужден после моих разговоров объясняться с рядом людей, которые, ссылаясь на меня, сомневаются в правильности его решения.

Были и иные последствия таких бесед. Как-то на одной из товарищеских встреч у нас в штабе в Янги-Юле я обсуждал с несколькими офицерами вопрос о выходе нашей армии. Сразу после встречи один из офицеров помчался к Андерсу и доложил ему обо всем мною сказанном, особо подчеркнув при этом мою нелояльность в отношении генерала.

Андерс немедленно вызвал к себе ротмистра Кедача, также присутствовавшего на встрече, и потребовал, чтобы он сказал, действительно ли так было. Ротмистр Кедач, будучи моим приятелем, прекрасно понимал как мои намерения, так и возможные неприятности по поводу моих высказываний. Он постарался преуменьшить значение нашей беседы и представил ее иначе. От Андерса он сразу зашел ко мне и предупредил, что генерал знает обо всем и его тоже расспрашивал. Затем он передал состоявшийся разговор и высказал предположение, что Андерс наверняка меня вызовет. Однако в тот раз дело до объяснений не дошло.

Не могу не вернуться здесь еще раз к телеграмме, которую обещал прислать мне начальник штаба 6-й дивизии после нашего с ним разговора. Действительно, майор Ливийский прислал телеграмму, но не мне, а начальнику 2-го отдела штаба армии подполковнику Бонкевичу, а затем отправил с курьером ему же письмо, в котором доносил, что я готовлю в армии мятеж. Он сообщал также, что 6-я дивизия сохраняет верность Андерсу.

К счастью, офицер-шифровальщик являлся моим товарищем, был рекомендован на эту должность мною и разделял мои взгляды. Поэтому, получив телеграмму, он не побежал к Бонкевичу или Богушу, а прежде всего показал ее мне. Я взял у него телеграмму и попросил пока что никому о ней не говорить, пообещав, что все устрою сам. Мне было ясно, что я должен быть готов к разговору с Бонкевичем, так как я нисколько не сомневался, что все равно через несколько дней он будет обо всем знать.