Валерий Шкода - Был у меня друг

– Ты знал, что Бурчак до армии музыкальную школу по баяну закончил?

– Нет, я думал, он самоучка, – пролепетал оглушенный новостью Максим.

– Я помогал ротному письмо родителям сочинять после их гибели, – Фан мотнул головой в сторону фотографий. С этими словами дембель засунул потяжелевший РД под кровать и достал из тумбочки жесткую пачку «Явы», – сам в личном деле прочитал, вот так-то.

Фан закурил и протянул пачку сидящему напротив Максиму. Тот неуверенно взял сигарету и посмотрел на сидящего рядом Брига. Курящий в палатке шнур – это почти камикадзе.

– ???

– Кури, братка, можно, – весело подмигнул башкир и уткнулся своим скуластым лицом в окончательно разобранный транзистор.

Фан чиркнул спичкой и, пока Максим раскуривал сигарету, задал убийственный вопрос:

– Вот скажи мне, Веденеев, если бы Володе предложили вместо настоящей службы пиликать на гармошке в бригадном клубе, он бы согласился?

Максим подавился дымом и зашелся громким кашлем. «Вот они к чему весь этот спектакль устроили! На совесть давят, не хотят, чтобы я уходил. И Володю, светлая ему память, для этого вспомнили». Конечно, чем больше молодых в роте, тем дембелям спокойней. Их интерес понятен. Но почему так стало неприятно и стыдно после хрипловатых дембельских слов? Словно какую-то неизвестную до этого внутреннюю кнопку обнаружил Фан внутри Максима и, нажав ее, запустил неприятный механизм активации души. Почему вдруг стало так неуютно и муторно внутри? Я ведь никому ничего не должен, кто-то погибает в горах, кто-то занимается музыкой. И никому не приходило в голову обвинять Шостаковича в том, что он вместо того, чтобы идти на фронт, писал свою знаменитую седьмую симфонию! Черт побери, но все равно как-то не по себе….

– Не знаю, – неуверенно промямлил, отведя глаза, Максим, – может быть, и согласился бы.

– Врешь, – сквозь зубы жестко не сказал, а выстрелил Фан, было видно, как он завелся, – ты знаешь наверняка, Бурчак никогда в жизни бы не отказался от войны и друзей, потому что он был мужиком и настоящим десантом.

Выдержав паузу, сопровождавшуюся крепкой затяжкой, Фан указал Максиму на выход и хрипло выдохнул:

– Я все сказал. Теперь вали в клуб, за тобой уже приходили.

Оглушенный странным разговором, Максим растерянно вышел на улицу и медленно выпустил из легких воздух.

«Тьфу! Куда же делось настроение? Так ведь хорошо было на душе еще полчаса назад, а теперь? Словно кто-то невидимый выкрасил меня изнутри черной краской, замазав напрочь необычайный духовный подъем…. Духовный ли? Но ничего ведь не изменилось, или……»

Самое неприятное – это врать самому себе. Другим проще, ведь они не догадываются, что их обманывают. Но себе лгать невозможно, потому что в этом случае ты и преступник, и потерпевший в одном лице. Обманывать себя – значит обрекать на муки совести, если, конечно, она есть в наличии. С совестью у Максима было в порядке, потому-то и стоял он, как вкопанный, рядом с родной палаткой, не смея взглянуть в сторону клуба, до которого было метров сто от силы. Всего сто метров отделяло его от новой, интересной и светлой жизни. Жизни без мучений и смертельных испытаний, жизни, наполненной новыми красками и мелодией радости. Но чтобы войти в эту жизнь, надо было отказаться от друзей, верных и преданных товарищей, не раз деливших с ним последний глоток воды, последнюю сигарету, последние силы….

Максим вдруг очень отчетливо понял – это была его плата. Друзьями он рассчитывался за сытый уют и покой обретаемого беспечного бытия. А еще ему открылось одно простое правило: за все получаемые послабления в нашей нелегкой жизни приходится платить. И никому еще не удавалось скрыться от невидимого кредитора, рано или поздно долг с тебя все равно получат.

Обессиленный раздиравшими его противоречиями, Максим безвольно опустился на вкопанную рядом с палаткой скамейку. Еще совсем недавно рядом с ним, вот на этой самой ободранной лавке сидели его верные боевые друзья. Будут ли они сидеть с ним рядом завтра, когда измотанные и усталые вернутся с войны, а чистенький музыкант Веденеев встретит их лощеной улыбкой на гладко выбритой физиономии? Вряд ли, потому что между ними будет огромная, непреодолимая пропасть.

Невообразимая сумятица творилась в душе совсем юного парня. Еще полчаса назад безумно обрадовавшая его перспектива перевода в музвзвод теперь казалась страшным предательством и несмываемым до конца дней позором. От бессонной ночи и навалившейся на него необходимости немедленно сделать жесткий и окончательный выбор ему стало дурно. Родившаяся где-то в глубине тела мутная тошнота неумолимо устремилась наружу.

Максим резко вскочил со скамейки и еле успел проскочить в узкий проход между палатками.

Он сидел на корточках, скрытый от окружающего его мира густой афганской темнотой и, закрыв глаза, слушал, как вернувшаяся с ужина рота шумно расползается по палаткам в ожидании построения на вечернюю поверку.

Все его нутро заполнила скверная, не предвещавшая наполнения пустота. Совсем недавно переполнявшая его беспредельная радость освобождения от тяжких испытаний теперь казалась позорной, требующей всеобщего осуждения перспективой. Как быть? Зачеркнуть свои муки и начать новую, довольно-таки сладкую жизнь, но лишиться верных боевых товарищей, или выбрать друзей и продлить свои наполненные смертельным риском страдания? Максим прислонился затылком к потрепанному ветрами пыльному палаточному брезенту и, закрыв глаза, на мгновение забылся.

Вдруг он четко увидел лицо Володи Бурчака, весело улыбающегося ему с портрета. «Ты знаешь наверняка, Володя никогда в жизни не отказался бы от войны и друзей», – словно комментируя всплывший в памяти образ, застучали в голове хриплые слова Фана.

И тут Веденеев неожиданно понял, что его мучает и не дает спокойно встать и весело зашагать в сторону клуба. Соблазнившись сладкой жизнью, он почти готов был предать, да-да, именно предать – он уже не боялся этого страшного слова, своих живых друзей. Но растоптать память погибших было выше его сил.

Переступив порог бригадного клуба, он подведет жирную черту, сжигающую мост в мир настоящих мужчин, рожденных для чистой дружбы и лихой отваги. Мир, наполненный приятной свежестью вороненого металла, завораживающим ревом БТРов и понятными целями. Мир, пьянящий азартом боя и сладким запахом тяжелой победы. «Ведь все это никогда больше в моей жизни не повторится!!!»

И в этот момент Максим принял тяжелое, выстраданное решение, впервые за восемнадцать лет своей недолгой жизни разрешив совсем не детскую задачу. Сердце бешено колотилось в груди. С Максима словно сняли розовые очки, и перед ним открылся весь ужас чуть было не совершенного поступка.