Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Луч фонаря неуклонно приближался. Потом скользнул в сторону и осветил лицо офицера. Лиза чуть не вскрикнула: Руди! Она узнала его. В шинели, в офицерской фуражке. Конечно, это он. Он смотрел прямо на нее усталыми светлыми глазами. Она не сомневалась, что он видел ее и Орлова тоже. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг на его лице мелькнуло что-то вроде насмешки, он отвернулся и приказал солдатам идти дальше: «А помнишь, Ганс, последнюю ночь под Амьеном? — снова беззаботно заговорил он с унтером, — Мы хорошо там повеселились. Ты прав, здесь совсем не то…» Они ушли. Голоса и шаги их стихли. Сердце Лизы радостно забилось: он увел их, увел.

— Слышишь, Лиза, — тихо сказал Орлов, — а ты понравилась офицеру. Он ведь видел нас, стервец, да, похоже, пожалел тебя. И у них есть люди.

Лиза не могла вымолвить ни слова. Понравилась! Знал бы Орлов, где она прежде встречалась с Крестеном! И если сказать честно, она никогда не задумывалась над тем, какое впечатление произвела на немецкого лейтенанта в Таллинне. Нет, просто он пожалел ее, так же, как и тогда, в конце сорок первого, когда не донес в гестапо. Но странным, необъяснимо странным казалось то, что, увидев ее, сразу узнал — значит, не забыл. От этой мысли Лизе почему-то стало вдруг радостно и тепло на душе.

До своих они добрались. Прижав Лизу к груди, Орлов сказал с нежностью:

— А ты счастливая, Лизка. Из такой катавасии выпутались, а я уж думал — все, кранты, — и попросил смущенно: Ты уж не серчай, если я там чего прежде. — И, приподняв лицо, заглянул ей в глаза.

Она улыбнулась:

— Да что там, вам спасибо, Алексей Васильевич, — а сама все возвращалась в памяти к недавно пережитому, словно заново чувствуя на себе взгляд усталых светлых глаз обер-лейтенанта. Окажись кто другой на месте Крестена — не остаться бы им в живых.

Штурм Сталинградского вокзала шел уже пятые сутки. На каменное четырехэтажное здание, в котором оборонялись остатки русского батальона, обрушилось столько мин и снарядов, что казалось — его сотрут в пыль. Уже не должно было остаться ни единой живой души, но как только немецкая пехота поднималась в атаку, здание вновь оживало. Немцы откатывались. Вдруг у разбитых белых фигур, украшающих фонтан на привокзальной площади, поднялся офицер и, подав знак солдатам, не пригибаясь, в полный рост, повел их на новый штурм. Пули веером пронеслись над ним. Он вздрогнул, согнулся. Но выпрямился и сделал шаг вперед. Еще выстрел — упал на колено, но упрямо встал…

— Герр обер-лейтенант, — молоденький солдат подскочил к нему, отчаянно схватил за плечи, — вы ранены, герр обер-лейтенант…

— Вперед, веди их, Фриц! — в уголках губ офицера появилась кровь, лицо передергивало, он облизывал кровь с губ и, задыхаясь, повторил:

— Вперед! Веди их, мой мальчик.

— Нет, я не оставлю вас, герр обер-лейтенант!

— Фриц… — извивающиеся струйки крови поползли по подбородку офицера. Упавшая фуражка открыла жесткие светлые волосы. Он устало сомкнул веки, прерывисто дышал и жадно глотал воздух. Фриц приподнял его голову и положил себе на колени. Потом, напрягая силы, потащил по снегу назад, к своим. Глаза его застилали слезы.

— Волга! Волга! А, черт! Опять связь перебило, — генерал Родимцев бросил трубку телефона, раздраженно потирая руки, прошелся по блиндажу. — Лизавета, — взгляд его тусклых от многих бессонных ночей глаз обратился к Голицыной, — давай беги к Петровскому на батарею, огонька, огонька пусть подкинут. Давит фриц, продыху не дает!

— Слушаюсь, товарищ генерал, — отдав честь, она взбежала по обитым досками земляным ступеням наверх. Вокруг дым, гарь — день, ночь — не разберешь. Снег — бурый от крови и пепла. Почерневшие остовы зданий — точно гигантские пауки на фоне затянутого серой пеленой неба. Она спрыгнула в траншею — от грохота орудий заложило уши. Пригибаясь под обстрелом, побежала к артиллеристам. Добравшись, увидела, что на батарее непривычно многолюдно. Оказалось, приехал сам командующий Донским фронтом — Константин Константинович Рокоссовский, чтобы своими глазами оценить обстановку. Полковник Петровский находился при нем, в блиндаже проходило совещание.

— Тяжелые, кровопролитные бои, — Лиза услышала, как Рокоссовский говорит но телефону, — личный состав дивизий не доходит и до половины, товарищ Сталин, потери существенные. Нет, я считаю, что позиции удержим. Но надо усилить танками…

— От кого? От Родимцева? — перед Лизой возник порученец Петровского Зеленин, — Алексей Александрович занят.

— Генерал просит поддержать огнем, — быстро доложила Лиза, задыхаясь. — У него на командном пункте все штабисты, и те в бою, вот я одна осталась. Генерал так и сказал, очень нужно, чтобы бог войны подсобил.

— Сейчас доложу, — сообразив, кивнул Зеленин и нырнул за плащ-палатку, разделявшую блиндаж на две половины. — Сядь, сядь, девица, совсем запыхалась, — пожилой солдат в выцветшем ватнике, перетянутом ремнем, легонько тронул ее за плечо. — Вота чайку хлебни, — подставил он кружку.

— От Родимцева? — спросил Рокоссовский. — Мы сейчас едем к нему. Алексей Александрович, — обратился он к главному артиллеристу, — есть еще резервы?

— Найдем, Константин Константинович, — ответил тот.

Лиза не знала, что делать дальше: уйти, а вдруг у командующего фронтом найдутся к Родимцеву приказания? Сидела на перевернутом ящике из-под снарядов, мимо нее то и дело пробегали ординарцы, адъютанты командующего. Измученная бессонными ночами, она и сама не заметила, как задремала, прислонившись головой к стене. Вдруг прямо над собой она услышала женский голос:

— Зеленин, полковник еще не освободился?

Лиза вздрогнула и открыла глаза — голос показался ей знакомым, но она никак не могла сообразить, кому он принадлежит. Словно слышала его когда-то очень давно, и в памяти мгновенно возникли милые сердцу картины детства, дача под Ленинградом, походы гурьбой за грибами, качание на качелях над заросшим белыми лилиями прудом. Почему? Почему так? Она повернулась. В блиндаж спустилась высокая женщина в белом полушубке и форменной шапке с красной звездочкой. Адъютант Петровского Зеленин, который уже вышел от командующего, вскочил с самодельного стула и вытянулся.

— Никак нет, Алексей Александрович на совещании, — доложил он.

— Я тебе скажу, Катерина Алексеевна, что все твои затеи в сложившейся обстановке, это просто смешно, — вслед за женщиной в блиндаж спустился начальник политотдела фронта Хрущев. Он был явно раздражен и все время тыкал пальцем в какую-то бумагу, которую держал в руках. — Такое можно придумать, только если совершенно не разбираться во всем происходящем, — выговаривал он.

— А что тебе не нравится, Никита Сергеевич? — женщина довольно резко обернулась к нему. — Ты считаешь, что солдату нужно только про танки, про пулеметы, про партию рассказывать? Я не спорю, — надо, но и человеческим чувствам необходимо найти место. Ведь у каждого остались дома родные, любимые, ждут их. Ведь о них вспомнить — не то что у здорового, у искалеченного бойца силы найдутся, чтобы бить фашиста. Вот Костя Симонов написал стихотворение «Жди меня», в скольких сердцах оно нашло отзвук! Так побольше, побольше нам надо и песен таких, и стихов, я ж все тебе присылаю. Не только листовки, чтоб фрица пропагандировать, нашим тоже не грех переписать душевное стихотвореньице да распространить по окопам. Пусть вспомнит о доме солдат, пусть сердцем оттает.