Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Неизвестно, чем бы закончилась для меня эта волокита, но осенью 1938 года Ежов был снят со всех постов и расстрелян. Его место занял Лаврентий Берия, который и вспомнил обо мне. Взяв информацию, накопившуюся у Поскребышева, он изучил ее и, узнав, что я до сих пор нахожусь в вологодской клинике, послал офицера, чтобы разобраться. Вот тут и выяснилось, что до смерти мне, не образно, а прямо говоря, осталось два дня. По приказанию Берии за мной выслали самолет и перевезли в Москву. Вокруг меня собрались лучшие доктора, но все они только разводили руками — поздно, ничего сделать нельзя. Наконец стало ясно, что больше медлить нельзя — надо обо всем доложить Сталину. Тот лично беседовал с врачами, но их вердикт не оставлял никакой надежды — спасти нельзя. Конец.

Опять конец. Который уже раз в моей жизни он наступал. Все его ожидали, в том числе и я, а он все медлил. Смерть совершенно неожиданно помиловала меня, отступив, не по приказу вождя, не по ходатайству Берии, не усилиями врачей, просто так, сама по себе. Омертвение тканей вдруг прекратилось, мозг словно переработал попавший в него инородный предмет, смирился с его существованием и продолжил привычную свою деятельность. Боль прошла, ко мне вернулось ясное сознание, я даже смогла вставать с постели. Вскоре меня выписали из клиники и привезли в нагну с Алексеем квартиру на улице Горького, которая сохранилась за мной и пока пустовала.

При мне постоянно находились дежурный доктор и медсестра, почти ежедневно меня навещали Берия и Поскребышев. О состоянии докладывалось лично Сталину. Раз в месяц собирался консилиум из самых значительных светил в области медицины, которые осматривали меня и решали, что делать дальше. Берия очень рассчитывал на то, что я вернусь в НКВД. От Ежова ему досталось печальное наследство, особенно в том, что касалось нашей агентуры за границей. Фактически вся сеть, созданная с таким трудом до и после проведения операции «Трест» при участии Дзержинского, была разгромлена. Сотни агентов, внедренных с колоссальным трудом, отозваны и казнены без суда и следствия. А ситуация в Европе в свете растущих амбиций Гитлера становилась все более угрожающей. Германия уже присоединила к себе Австрию, после мюнхенского конгресса пала Чехословакия, став протекторатом. Фюрер собирал войска для решительного броска через Ла-Манш на Англию. Политика сдерживания агрессора, проводимая правительством Чемберлена, полностью провалилась, премьером в Лондоне стал Уинстон Черчилль, активно желавший сколотить коалицию, которая смогла бы оказать сопротивление нацистскому режиму. И в такой напряженной обстановке мы фактически остались без агентуры. Всучив нам досье Тухачевского, германская разведка убила двух зайцев, она не только обезглавила Красную армию, потерявшую в результате чисток до половины своего командного состава, но и вырвала зубы у разведчиков, дав Ежову «карт бланш» в его совершенно безумных действиях.

— Катерина, — говорил мне на грузинский манер, чуть-чуть нараспев Лаврентий, присев рядом с моей постелью, — Скоблина, конечно, не вернешь, но кто-то же остался, кто работал с ним. Нам надо внедрить в Берлине верного человека, такого, который давно бы уже жил на Западе, мы не можем посылать отсюда, это верный провал. Не может быть, чтобы от Скоблина не осталось ни одной ниточки. Катерина, вспомни. Вот посмотри, я принес тебе материалы, — он пододвинул мне папку. Но мое выздоровление шло очень медленно. Любое напряжение вызывало немедленный приступ, я с трудом говорила, и, тяжело вздохнув, Лаврентий уходил, с грустью понимая, что все ему придется делать самому.

— Нам надо, — как-то сказала я ему, — не только снова влезать в Берлин и в Прагу, нам следует готовить тайные базы на своей территории, на случай, если они окажутся захвачены.

— Захвачены? — переспросил он в явном смущении, но без удивления. И я поняла, что он сам, а значит, и Сталин давно уже думают об этом.

Мы использовали множество верных людей, которые с началом войны ушли в подполье и возглавили партизанскую войну на оккупированных землях. Возглавил эту работу, — Катерина Алексеевна задумалась, вспоминая. Потом обратилась к Лизе, сидевшей, затаив дыхание, в уголке и со вниманием слушающей захватывающий монолог Белозерской. — Так вот, курировал эту работу с партизанским движением, — продолжила рассказ Белозерская, — знакомый тебе Николай Петрович Симаков, помощник Петровского, преданный мне и Алексею человек. Именно он в ноябре 1941 года рассказал мне, что тебя, Лиза, совершенно необоснованно обвиняют в малодушии и предательстве. Хотя к тому времени я вынуждена была покинуть службу в НКВД из-за здоровья, которое подводило меня часто, я использовала свое влияние на Лаврентия, чтобы делу не дали дальнейший ход. Ведь мне хорошо были известны все подробности операции, и я доверяла Симакову.

Гораздо хуже обстояло дело с агентурой, которую с большим трудом мы формировали, начиная еще с Дзержинского вокруг Скоблина и его группы. Вернувшись в начале сорокового года на Лубянку, я узнала, что, испугавшись ежовских репрессий, к англичанам и французам сбежали многие нелегалы, внедренные нами в западных странах. В частности, Вальтер Кривицкий, на которого я рассчитывала сделать ставку. Осенью тридцать седьмого года, после ареста Кондратьева и Петровского, Кривицкий, соратник, даже друг Феликса Дзержинского, его личный помощник и доверенное лицо, не стал дожидаться, когда расправятся с ним, и попросил политического убежища во Франции, а потом в США. Чтобы заслужить доверие англичан, он выдал им более ста имен советских разведчиков за рубежом, большинство из которых работали на Скоблина. Я не говорю о тех, кто был отозван, расстрелян или томился в лагерях. Их также считали не на десятки, хотя разведчики — продукт штучный и эксклюзивный. Надо ли говорить, что это была катастрофа.

Все приходилось начинать с чистого листа, но положение в Европе изменилось — и не в нашу пользу. Германские и английские спецслужбы опутали европейские страны паутиной своих осведомителей, они все держали под контролем. Постепенно, пока не явно, но ощутимо, разворачивалась ползучая война, которая на невидимом фронте ощущалась со всей трагической напряженностью. Мы терпели одно поражение за другим и теряли последних верных людей.

Пакт Молотова — Риббентропа на некоторое время положил конец этому губительному процессу и дал нам возможность перевести дух. Для воссоздания новой сети заходить пришлось издалека, аж из Австралии, где, по счастью, резидентура НКВД осталась нетронутой. До Южного полушария Ежов не успел дотянуться ручищами в «ежовых рукавицах», удушающими гидру предательства, как о нем шутил наш карикатурист Боря Ефимов.