Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Едва забрезжил поздний осенний рассвет, Лиза была на ногах. В десять утра ей была назначена аудиенция у Кубе. Авдотья Кирилловна принесла чай с сухарями, но Лиза так и не притронулась — как говорится, кусок не лез в горло, она сильно волновалась. Однако понимая, что явиться к гауляйтеру бледной и помятой после бессонной ночи она не может, — Лиза решилась на отважный шаг: она умылась ледяной водой из колодца, растерлась полотенцем, и усталость и волнение как рукой сняло. Явиться к гауляйтору в фисташковом платье с оборками также казалось легкомысленным. В нехитром гардеробе, составленном для нее Ингой Тоболевич, Лиза обнаружила строгий коричневый костюм, его и выбрала для визита. Одевшись и оглядев себя в зеркало, украшавшее среднюю створку шкафа, она осталась собой довольна.

Из дома Лиза вышла в прекрасном настроении. Погода улучшилась, низкие тучи, нависавшие над Минском несколько дней подряд, рассеялись, проглянуло солнце. Без четырех минут десять Лиза уже подошла к особняку Кубе — она прекрасно знала, как высоко немцы ценят пунктуальность. Перейдя площадь, приблизилась к высокому, статному эсэсовцу, стоявшему в карауле перед входом в здание. Предъявила документ. — Мне назначено к гауляйтеру, — сказала она сдержанно, но старательно-любезно. Проверив «аусвайс», который, на счастье, Антонов выписал с глубоким знанием дела, солдат нажал на кнопку и вызвал дежурного офицера.

— Фрейлян Арсеньева? — осведомился тот сухо, оглядывая

Лизу.

— Да, так и есть, — ответила та.

— Добрый день, — офицер кивнул. — Гауляйтер ждет, входите, — пригласил он, разрешая Лизе пройти в здание.

Вслед за эсэсовцем Лиза поднялась по лестнице, устланной мягким, глубоким ковром, в бельэтаж.

Ее встретил адъютант Кубе, с которым она уже виделась накануне в салоне Литвинской.

— Госпожа Арсеньева, — едва Лиза появилась на пороге, офицер вышел из-за стола, любезно улыбаясь, — вы точны, это очень приятно. Признаюсь вам, я под большим впечатлением от вашего исполнения вчера. Мне не терпится снова услышать вашу игру. Однако, простите, — он виновато развел руками, — я не имею права долго задерживать вас. Господин гауляйтер ждет. Прошу вас, проходите, — он распахнул перед Лизой тяжелую дубовую дверь, украшенную серебром.

— Благодарю, — Лиза вошла. Гауляйтер Кубе что-то писал за столом под большим портретом фюрера. Не смея отвлечь его, Лиза остановилась в отдалении, но Кубе прекрасно ее видел.

— Одно мгновение, очаровательная фрейлян Арсеньева, прошу прощения, — извинился он, — присаживайтесь, пожалуйста, — указал на кресло перед столом, — вы знаете, столько дел, столько дел. Только несколько распоряжений — и я к вашим услугам. — Он быстро подписал несколько бумаг, потом сложил их в папку и, нажав на кнопку в столе, вызвал адъютанта. — Риттер, принесите нам кофе, — попросил он. Когда адъютант вышел, он с улыбкой наклонился к Лизе:

— Фрейлян, я уже рассказал о ваших талантах всем, кому только успел. Даже моему коллеге Франку из Варшавы. Он искренне позавидовал мне, вообразив, какая интересная жизнь теперь начнется у нас в Минске. Я думал над концертом, помещение в резиденции представляется мне излишне скромным. Но здание филармонии сильно пострадало еще в сорок первом, когда здесь шли бои. Я приказал, чтобы его привели в порядок и доставили туда приличный инструмент. Пока же будем довольствоваться камерными вечерами. Признаюсь вам, — в голосе Кубе послышалось смущение, — я и сам немного играю на скрипке. Если вы не возражаете, то мы могли бы порепетировать вместе. Для меня это была бы чудесная практика. А то знаете ли, надоедает все время играть наедине с собой или для узкого круга знакомых.

— Почту за честь, господин гауляйтер, — Лиза даже привстала, изображая изумление.

— Я благодарен, что вы согласились, фрейлян, если говорить честно, то музыкант я посредственный, — Кубе покачал головой. — Не хватает времени, чтобы серьезно заниматься музыкой и развивать свои способности. В Германии я нанимал для себя частного учителя, но теперь, с войной — приходится забыть о многих радостях. Вы даже не догадываетесь, что ваше появление для меня — подарок. Какую программу вы бы предложили для первого концерта? — спросил он, блеснув стеклами пенсне.

— Я думаю, сонаты Бетховена, господин гауляйтер, — сказала Лиза, уверенная, что Кубе поддержит ее. Она не ошиблась.

— Это чудесно, чудесно! — воскликнул он и, встав из-за стола, прошелся по комнате, заложив руки за спину. — Прекрасный выбор. Первый концерт мы назначим на конец недели, — он взглянул на календарь, — на пятницу, если не возражаете, — Лиза кивнула. — Сегодня же начнем репетировать. Какое чудо, что вы появились у нас, фрейлян Арсеньева! — Кубе подошел к Лизе, взяв за руки, поднял с кресла, поцеловал сначала одну руку, потом другую. — Я буду признателен вам, если кроме сонат вы отрепетируете со мной небольшой дуэт. В каком часу вам удобно?

— Я буду счастлива оказаться вам полезной, — ответила Лиза, понизив голос, — но я не уверена, отпустит ли меня пани Литвинская, ведь я теперь работаю у нее.

— О пани Жанель даже не волнуйтесь, — рассмеялся Кубе, не выпуская руки Лизы, — с ней договорятся. Работать у нее вы будете формально. Музыка, музыка, вот ради чего стоит жить! — оставив фрейлян, он снова быстро прошелся по комнате, можно сказать, пробежался. — Жду вас в семь, — сообщил он, круто повернувшись. — Ноты и инструмент вам приготовят. Я пришлю адъютанта Риттера. Вы только что виделись с ним в приемной. А теперь простите, любезная фрейлян Арсеньева, дела, дела. Они не кончаются. С каждым днем только прибавляются новые. Увидимся вечером, — предложив Лизе руку, Кубе довел Лизу до дверей кабинета, еще раз поцеловал руку. — Риттер, — позвал он адъютанта, — потрудитесь проводить фрейлян, и пригласить следующего посетителя, я не прощаюсь, — он кивнул Лизе на прощание.

Она вышла в приемную. Адъютант закрыл за ней дверь. В приемной никого не было. Видимо, приемная у Кубе была не одна, для каждого сорта гостей — своя, и посетители дожидались аудиенции в каком-то другом помещении. Скорее всего так было сделано из предосторожности, чтобы те, кто приходит и уходит от гауляйтера не встречались друг с другом.

Неглупо рассуждая о Шуберте, адъютант провел Лизу по лестнице вниз:

— Я зайду за вами в салон около семи, как условлено, — пообещал он.

— Да, конечно, господин Риттер, я буду ждать, — Лиза любезно улыбнулась помощнику гауляйтера и вышла на улицу.

Теплый прием, оказанный ей Кубе, нисколько не обманул ее. Она не сомневалась, что немцы никогда не изменяют себе. Улыбки — улыбками, а гестапо наверняка уже получило приказ проверить всю ее поднаготную досконально. Они будут копать. И хотя всю легенду Елизаветы Петровны Арсеньевой, дочери деникинского офицера, ненавидящей советскую власть, которая отняла у нее все, Лиза знала досконально и назубок, еще неизвестно, что они накопают. А вдруг узнают, что на самом деле Лиза Арсеньева, под именем которой она теперь выступает, умерла от тяжелой болезни в лагере за Уралом еще до начала войны. Откуда? То, что у гестапо весьма широкий аппарат для сбора информации и огромное количество источников, Лизу предупреждали, да и сама она имела возможность убедиться в том еще в Таллинне. Но как бы то ни было, до конца недели, — а наступила среда, — они вряд ли раскроют что-нибудь опасное. Разве что запросят Борисов, из которого она прибыла, но там все прикрыто. Хотя расторопность гестапо недооценивать — опасно. Но лучше пока не думать об этом.