Виктор Тельпугов - Ничего не случилось…

В этом месте командир остановил снайпера:

— Молодцы оба! Но доскажешь потом, Старик, ладно? Сейчас дел невпроворот. Конь на полном ходу, значит? Прекрасно! Он нам позарез нужен. И сам ты ничего, вроде. Ничего? Или как?

— В общем и целом пока на своих копытах стоим. Меня, считай, сено выручило, Серого спасло чудо.

— Та-ак. С этим ясненько, — внешне спокойно сказал командир. — Давай дальше. Что в отряде?

— Не застал я радиста в живых. Отмаялся. А так все по-прежнему. За оружие и провиант спасибо сказали.

Выслушав рассказ снайпера, командир молча снял шапку, постоял немного в задумчивости, потом сказал:

— К тому давно шло. Не жилец он был. И все же думалось, потянет еще малость. Не потянул. Жаль, специалист был своего дела.

Еще помолчав, спросил Старика:

— Когда похороны?

— Сегодня решили. Только мы не поспеем уже. Но ты не беспокойся, будут соблюдены все партизанские почести.

— Обратно в том овраге?

— В том, — подтвердил снайпер. — Еще одну звезду уже отстрогали.

— Все правильно, — вздохнул командир.

Обращаясь к Плужникову и Слободкину, сказал:

— Теперь на вашего вся надежда. Он теперь на вес золота.

— Почему теперь? — спросил Сергей.

Командир не уловил в словах Слободкина обиды за Евдокушина. Зачерствел, что ли, в этих лесах? Точно, зачерствел. Шапку снял, услышав о смерти радиста, но ни один мускул на лице у него не дрогнул. «Слишком уж рациональный товарищ, — подумал Сергей. Так еще одно качество ему в командире открылось. — Сильный, смелый, закаленный в боях — хорошо. Многоопытный, решительный — тоже очень даже прекрасно. А вот что черств временами, то черств, никуда не денешься. Впрочем, торопиться не надо, — сам себя остановил Слободкин. — Сколько мы его знаем? И что такое произошло, собственно? Может, мне померещилось что-то? А если и в самом деле зачерствел, то надо его расчерствить как-нибудь. Прямо сейчас и попробую».

Не успел Сергей и рта раскрыть, командир повторил покоробившие его слова:

— Ты понял? Евдокушину вашему цены теперь нет.

— Очень худо ему. Ночью задыхался, бредил, — сказал Сергей и внимательно глянул в командирские глаза. Ничего в них утешительного не обнаружил. Из светло-голубых они стали за эту ночь бесцветными.

— Знаю, бредил. Вместе с вами делал, кажется, все, чтобы помочь бедолаге. Делал?

— Делал, — подтвердил Слободкин. — Но ты еще не все знаешь, командир. Ночью в бреду проговорился радист.

— Как проговорился? Что ты городишь?…

— А то «горожу», что нога у него повреждена, болит, терпения, говорит, больше нету…

— Так это в бреду, — прервал его командир. — Проверить надо. Мало ли чего человек в бреду намолотит.

— Проверил уже. Пробовал стащить сапог — не снимается. Разнесло всю правую, пришлось разрезать голенище сверху донизу. Вот, смотри.

Сергей протянул командиру располосованную кирзу. Тот в сердцах швырнул ее в сторону. Нетрудно было догадаться, какие при этом слова заблудились в бороде командира. И хорошо, что «заблудились»: Слободкин готов был схлестнуться с Василием, защитить больного. Командир, очевидно, почувствовав это, взял себя в руки, процедил сдержанно:

— Будем как-то выкручиваться.

На этом сошлись все четверо. Только пятый, который был «теперь на вес золота», еще ничего не знал о случившемся и знать покуда не мог. А от него теперь зависело многое.

В конечном счете прав, разумеется, командир. И Евдокушин это почувствовал — обостренным чутьем больного. Как только они протиснулись в шалаш, приоткрыл глаза, посмотрел на всех долгим взглядом, еле слышно спросил:

— Сообщили о танках в центр?

Командир медлил с ответом. Евдокушин с досадой сомкнул веки. И даже отвернулся. Его опять пронял удушающий кашель. Одолев приступ, продираясь сквозь хрипоту, заговорил чуть более громко:

— А сказал, немец что то важное затевает. Предупредить наших нужно. Мы ж новую радиотехнику вам доставили! Не справились?

Командир с досадой развел руками. Евдокушин этого жеста не видел, но понял почти все:

— Или совсем плох стал радист ваш?

— Совсем, — не сказал правды и не солгал командир. — Но для тебя лекарство прибыло. Ну-ка давай лечиться.

Евдокушин повернул голову, несколько штук каких-то таблеток с цокотом скатилось из пригоршни командира в перекошенный рот больного.

— Тоже вашей доставки продукция. Мертвых на ноги подымает, на себе как-то испробовал. Сперва чуть не окочурился, потом полегчало. Только побольше надо жрать этой дряни, побольше.

Слова были опять грубоватыми, но заметил это, кажется, только Слободкин, потянувшийся к Евдокушину с флягой, наполненной до краев. Командир остановил его:

— Фронтовые ему полагаются, — взял у Старика другую флягу, с другим содержимым, заставил Евдокушина сделать глоток. — Нам бы всем сейчас по сто, а лучше по сто пятьдесят. Все простыли, как бобики. Но в другой раз как-нибудь.

Евдокушин почти мгновенно заснул. Слободкин отчетливо слышал, что из груди Николая вырывается уже не только хрип, но и храп — тоже, правда, надсадный, колючий, словно кашель.

Слободкина самого вдруг скрутила такая усталость, какой он давно не испытывал. Привалившись к зыбкой стенке шалашика, он уже не мог от нее оторваться, хотя струи холодной воды, пробившись сквозь зеленую «крышу», ползли и ползли у него по спине.

Поднял Слободкина на ноги еле слышный звон топора, доносившийся сквозь шум дождя, который хлестал не переставая. Сергей инстинктивно рванулся сперва к Евдокушину и чуть не разбудил его, потом — наружу. Ни одного человека поблизости не было. Только привязанный к дереву Серый месил глину и щипал жухлые листья орешин, обступивших его со всех сторон. Продираясь сквозь заросли, Слободкин пошел на звук топора, но обнаружил своих нескоро. Спросонья поплутал по лесу — удары топора то приближались, то удалялись, словно водили Сергея по кругу.

Командир, старшой и Старик были заняты какой-то работой, но, увидев Сергея, остановились. Командир, вонзив в дерево топор, спросил:

— Ну как он? Живой?

— Спит, — ответил Слободкин.

— Это хорошо. Так хворь из человека выходит. Ступай, врачуй дальше, как проснется — новую жменю таблеток ему, понял?

— Понял. Вы-то тут что делаете?

— Не видишь? Жерди рубаем. Потом волокушу сработаем. Не на руках же его нести? А на коне он не удержится, — не то спросил, не то сам себе ответил командир.

— Не удержится, — подтвердил Сергей. Я вообще боюсь за него.

— Не бойся, не для того сюда доставлен, чтоб загнуться прежде времени…

Слова опять были грубее грубых, но Слободкин смолчал, решил дослушать командира до конца, а тот, словно почувствовав реакцию Сергея, продолжал:

— Как только доставим в отряд, все образуется. Лекарь там у меня есть по таким доходягам. Тоже, правда, на ладан дышит.