Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

На аэродром приехал взбешенный Келленберг, которому командир эскадры только что сделал взбучку за плохое прикрытие «юнкерсов». Он скрылся на КП, громко хлопнув дверью.

«За время нашего отсутствия советские летчики научились воевать», — огорченно констатировал Карл, вытирая лицо влажным подшлемником.

— А здесь, командир, пожарче, чем в Африке, — заметил Эрвин, расстегивая прилипший к спине комбинезон. — Я уже отвык от таких передряг.

— Во всяком случае, начало многообещающее. — Карл жадно затянулся сигаретой. — Заметил, что в воздухе стало больше «яков» и летать они стремятся парами, а не тройками, как летали раньше?

— Да и виражить стали меньше, — добавил Эрвин, — я заметил, что русские стали охотно идти на вертикаль.

Прибежал посыльный.

— Господин капитан, подполковник Келленберг приглашает личный состав на КП для разбора боевого вылета.

— Пошли, — вздохнул Карл и выбил щелчком сигарету из мундштука. — Сейчас он нам припомнит не только сегодняшние, но и все прошлые грехи.

Летом 1942 года развернулись ожесточенные бои на юге России. Немецкие войска перешли в наступление под Харьковом и в Крыму. В воздухе инициативу продолжала удерживать немецкая авиация. В Крыму, несмотря на численное превосходство немцев, советская авиация вела активную боевую деятельность, пытаясь сделать все возможное, чтобы, облегчить положение осажденных защитников Севастополя.

Последние дня советские летчики не давали покоя «Гончим псам» и на земле. Узнав о месте их базирования, на аэродром сделали ночной налет дальние бомбардировщики ДБ-Зф. Вслед за ними визит нанесли Пе-2, а затем частыми гостями стали штурмовики «илы». Эти самолеты, закованные в броню, утюжили пушечно-пулеметным огнем стоянки самолетов и землянки. Они выпускали реактивные снаряды, вселяя ужас в солдат, забившихся в щели. По ночам пилили нервы легкие ночные бомбардировщики У-2, которые висели над ними от вечерней до утренней зари, швыряя бомбы даже на папиросную вспышку. Как их только не обзывали: и «хромыми воронами», и «летающими тракторами», и «дежурными унтер-офицерами», но легче от этого не становилось.

В Крыму Карлу отчаянно не везло. Доселе благосклонная фортуна начала казать свой затылок. Его отряд за неделю потерял четыре самолета и три летчика, сбив всего лишь два советских самолета. И это в то время, когда рядом с ними дралась знаменитая истребительная эскадра люфтваффе «Мельдерс».

Сердитый, невыспавшийся Карл еще переживал нагоняй Келленберга. Он нехотя шел в штаб получать задание на летный день. Ему сегодня меньше всего хотелось встречаться с командиром авиагруппы. Тот ходил хмурый и злой, как цепной пес. За потерю шести «юнкерсов» из группы, ходившей на Севастополь, ему задержали представление на полковника. Основным виновником он считал фон Риттена, не, сумевшего отразить удар истребителей противника.

У штаба Карлу встретился Эрвин Штиммерман, только что вернувшийся из Аскания-Нова, где начальство вручило ему Железный крест 1-й степени. Он был в приподнятом настроении.

— Поздравляю, — сказал Карл, увидев на груди приятеля новую награду.

— Спасибо. А ты что такой пришибленный? Это не на тебя свалилась балка в блиндаже во время ночной бомбежки?

— Нет. На меня свалилось кое-что похуже — немилость начальства.

— Тогда понятно…

Третий штурм Севастополя начался второго июня. Ценой значительных потерь и больших усилий немецкой авиации совместно с артиллерией удалось подавить единственный аэродром в осажденном городе, расположенный на мысе Херсонес. К концу июня защитники Севастополя остались без авиационного прикрытия.

В разгар штурма советской морской базы авиагруппу Келленберга неожиданно перебросили на Украину, где шли ожесточенные бои под Харьковом.

Карл фон Риттен проснулся за две минуты до назначенного срока, как будто внутри его сработал какой-то таинственный будильник. С недавних пор он начал замечать, что у него появилось обостренное чувство времени, которое не оставляло его даже во сне.

Усилием воли он стряхнул навалившиеся на него лень и расслабленность. Усевшись на пледе, разостланном в тени самолетной плоскости, осмотрелся по сторонам. По пшеничному полю, неподалеку от самолетной стоянки, бродил Руди Шмидт. Его сапоги ломали стебли, втаптывали в землю колосья с неналившимся зерном. Руди время от времени нагибался и финским ножом срезал василек. Полюбовавшись ярко-синими лепестками, присоединял цветок к букету.

Пшеница была густая и на удивление чистая, почти без сорных трав. Немалых усилий, видимо, стоило взрастить такую ниву в военную пору, когда мужчин из деревень подчистую вымела мобилизация. Чтобы собрать букет васильков, летчик вытоптал почти полгектара посева.

«Разве мог Руди позволить такое в фатерлянде? — думал Карл, наблюдая за подчиненным. — Нет, Руди Шмидт приучен к порядку и дисциплине с детства». Карл невольно вспомнил балтийский курорт Раушен. Возвращаясь подгулявшей компанией из гаштета, проходили мимо городского сквера. Эльза, подружка Руди, споткнулась и свалилась за низенький символический заборчик. Руди поспешил к ней на помощь в обход, через калитку, ибо, как дисциплинированный немец, знал — ходить принято по асфальту, а не по газонам. В России же Руди Шмидт спокойно топтал пшеницу…

Набрав букет, он вернулся к лесопосадке, где у выкошенного участка поля стояли «мессершмитты», накрытые маскировочными сетями. Аккуратно расстелив носовой платок, летчик присел в тень крыла истребителя. Достал из планшета фотографию молодой, улыбающейся женщины с тонкими бровками и прислонил ее к щитку шасси. Священнодействуя, вложил букетик в стреляную гильзу от авиапушки «эрликон» и поставил перед фотографией.

«Не ожидал подобных сантиментов от этой бестии», — пожал плечами Карл фон Риттен. Сегодняшний Руди отнюдь не походил на вчерашнего, который при возвращении с неудачной охоты расстрелял боекомплект по толпе беженцев.

А Руди Шмидт, поглядывая на портрет невесты, выводил вечным пером готические завитушки: «Дорогая и нежно любимая Гретхен! Поздравляю тебя с днем рождения. Жаль, что я не увижу огоньков девятнадцати свечей над праздничным тортом. Мечтаю о скорой встрече, любимая. Наши дела великолепны. Фюрер скоро приведет нас к окончательной победе. Я рад, что вырвался из африканского пекла. Да и работа здесь посерьезнее… В ней преуспеваю. Меня представили к Германскому кресту.

Вчера отправил посылку. Надеюсь, кружева и чернобурки порадуют тебя».

Выбрав самый красивый василек из букета, Руди вложил его в письмо и преобразился: не мечтательность — холод в глазах, в углах рта прорезались жесткие морщинки. Поднялся из-под крыла, издав «тевтонский рык»: