Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

— Как Ева, как дети?

— Спасибо. Во Франции сейчас спокойнее, чем в Германии. «Томми» нас меньше беспокоят своими налетами.

Пока Фридрих накрывал на стол, болтали об общих знакомых и всяких пустяках. После ухода дворецкого заговорили откровенно.

— Давай, Карлхен, выпьем за твое благополучное возвращение. Ты очень вовремя выбрался из России.

— Неужели Паулюсу так плохо? Выдержала ведь окружение 16-я армия в демянском котле?

— Полный разгром армии Паулюса — дело ближайших дней. С деблокированием у Манштейна, ты знаешь, ничего не получилось, а больше выручать ее некому. Фюрер приказал Паулюсу держаться до последнего.

Помолчали. Молча выпили. То, о чем они подумали, лучше было не произносить вслух.

— Да, Гуго, — Карл поднялся, — хочу вручить тебе кое-какие подарки.

Вскоре он вернулся с воротником из соболя и двумя бутылками русской водки. Он протянул мех Гуго.

— Купил по случаю в Харькове, в комиссионном. Заплатил оккупационными марками сущие пустяки. (Подарок предназначался Луизе, но она вместе с родителями была в Швеции.) А это водка, довоенная, такой теперь во всей России не осталось. Случайно нашли в запрятанном складе.

Гуго взглянул на надпись, обрамленную колосьями.

— «Водка пшеничная», — прочитал он, оживившись. — А ведь я ее пил в России задолго до войны. Мне удалось побывать там в одной спецкомандировке. Колоссальный напиток! Открой одну сейчас. — Он с видом знатока подул на мех: — Ева-Мария будет в восторге.

— Да, этот мех особенно идет блондинкам.

Раскрасневшийся Гуго закурил сигарету:

— Ты помнишь наш разговор в Париже?

— Конечно, и несколько раз пожалел о том, что не согласился на твое предложение.

— Сейчас я тебе хочу предложить кое-что другое. Часть истребительных авиагрупп, в том числе и бывшая авиагруппа Келленберга, будут переданы после переформирования в противовоздушную оборону рейха.

— Я об этом слышал от младшего Ешоннека и просил помочь вернуться в мою бывшую авиагруппу.

— На него особенно не рассчитывай. Его братец и покойник Удет жили с Мильхом как кошка с собакой. Поэтому никаких просьб, исходящих от Ешоннека, генеральный инспектор люфтваффе выполнять не станет. А ведь кадры, организация и комплектование ВВС в его руках.

— Но ты можешь мне помочь в этом?

— Попытаюсь. В ПВО рвутся сейчас самые опытные летчики, имеющие отличную слепую подготовку. Других не берут. И знаешь, почему все так стремятся в нее? — Гуго загнул первый палец: — Возможность быстрого продвижения по службе. Специальные истребительные части только создаются. — Гуго загнул второй палец: — Относительная безопасность ночных действий истребителей по сравнению с боями на Востоке. И, наконец, — Гуго загнул сразу остальные пальцы в кулак, — лучшие условия базирования, близость к семьям и повышенные оклады.

— Гуго, я тебе презентую еще и вот это. — Карл достал из ящика стола серебряный портсигар с выпуклым изображением огромной головы, перед которой застыл всадник с копьем, и три пачки папирос «Наша марка». — Попрошу нас опять свести в одну группу с Эрвином Штиммерманом.

— Дешево ты подкупаешь генерала, — засмеялся Гуго, открывая пачку папирос с непривычными картонными мундштуками. — Ну да ладно, будь по-твоему.

Германия оделась в траур. Остатки разгромленной группировки Паулюса капитулировали. Вместо обычных бравурных маршей из динамиков выплескивались грустные мелодии Шуберта и Баха.

Послушав выступление радиокомментатора генерала Дитерихса, Карл и Эрвин с горя напились до скотского состояния. Все рушилось. Пошли прахом нечеловеческие труды и жертвы. Их вышибли с Волги и Кубани, с Дона и предгорий Кавказа. Лучшие дивизии рейха нашли конец в промерзлых, продутых жгучими ветрами просторах «дикого поля». Карл вспомнил виденные с воздуха во время летнего наступления стальные лавины немецкой техники. Все досталось русским: те пушки, которые делались «вместо масла», «бюссинги» вместе с кургузыми итальянскими «фиатами» и застывшие без горючего, заиндевевшие танки, покинутые экипажами.

— Страшные, невосполнимые потери в людях и в технике, — бормотал Эрвин, расплескивая вино на скатерть и брюки Карла.

— Да, Эрвин, теперь, если мы отправим в металлолом даже Эйфелеву башню и все ночные горшки Германии, нам не хватит стали возместить потерянное под Сталинградом.

Окончательная победа и конец войны теперь казались призрачными и недосягаемыми, как звезды, спрятавшиеся за толстым облачным покровом.

Фельдмаршал Мильх назначил им прием для личной беседы на второй день после окончания национального траура. От этого приема зависело многое. Взволнованные летчики не могли усидеть дома и вышли за два часа до назначенного срока. Погашая избыток времени, решили побродить по городу. На Фридрихштрассе летчиков атаковала толпа проституток. Женщины с ярко нарисованными ртами и длинными накладными ресницами, опытным взглядом определив фронтовиков, пытались содрать с них добычу:

— Герр майор, не желаете ли отдохнуть с дороги?

— Наши мужья были тоже летчиками. Зайдите в гости к юным вдовам.

— Не скупитесь, господа офицеры. У нас вы найдете то, чего нет даже в Париже.

В виде вознаграждения здесь брали все — от продовольственных талонов на жиры до французского белья и косметики. Особым спросом пользовались русские меха. Зимний сезон был в разгаре.

— И это немецкие женщины? — возмутился Карл, едва выбравшийся с Фридрихштрассе. К этому здоровяку женщины приставали особенно назойливо. — Куда смотрит полиция?

— Это не угрожает безопасности рейха, — посмеивался Эрвин. Он не был идеалистом. — Немецкая женщина всегда была примером бережливости, экономии и расчетливости. Зачем получать удовольствие бесплатно, если из него можно извлечь выгоду?

Атмосфера большого штаба была чужда для них, фронтовиков, три года провоевавших на разных театрах военных действий. В суровой, полной опасностей жизни они отвыкли от штабного уюта, учтивого чинопочитания и той особой тыловой щеголеватости, которая одинаково пленяет как юных генеральских дочерей, так и богатых одиноких старух.

Карл и Эрвин совсем затерялись между новеньких мундиров на шелковой подкладке, белоснежных отутюженных рубашек, шпаг с львиными головами на позолоченных эфесах, в сверканье лакированной обуви и в мелодичном звоне шпор.

В мундирах, сшитых не у столичных портных, без шпаг и белых перчаток, они чувствовали себя довольно неуютно среди адъютантов и генштабистов, смотревших на них с жалостью и снисхождением. Приятели читали в их взглядах: «Летаете? Ну-ну, летайте. Вороны тоже летают»; «Видите майора с Рыцарским крестом? Ужас! У него нет даже золотых запонок. Да и ногти без маникюра»; «А второй — капитан с полным набором Железных крестов и боевых медалей, — где он шил себе брюки? И каблуки сапог у него стоптаны!»; «Мужланы, кто их сюда пустил?».