Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

Первыми по трапу самолета поднялись важный седовласый господин с женой и тремя детьми, находившимися под надзором гувернантки. Вслед за ними на борт взошли дама с двумя мальчиками-близнецами и юная леди, которую сопровождал офицер в коротких брюках-шортах. И только потом появился пожилой полный джентльмен, который был изображен на фотографии, что лежала у него за пазухой. Офицеры, подошедшие к трапу, отдали ему честь и почтительно пропустили вперед.

— Меня опять приняли за Уинни, — улыбнувшись, сказал мистер Гринслэнд секретарю.

Араб стоял все время, пока самолет, запустивший моторы, не исчез в небе. И тогда его неподвижность сменилась энергичной деятельностью. Он растолкал задремавшего приятеля, помог ему разложить звонкую бронзу по сумкам из грубой ткани. Затем они загрузили свой товар на заднее сиденье обшарпанного «рено», выпущенного в начале века. За руль уселся пожилой араб-торговец, а молодой, со шрамом, начал бешено крутить заводную ручку. Мотор, на удивление, запустился быстро. Кашляя кольцами сизого дыма, вылетающего из выхлопного патрубка, подвязанного медным проводом, они покатили в сторону города Мезон Карре, расположенного неподалеку от Алжира.

— Скорее, скорее! — торопил водителя араб со шрамом, хотя они довольно резво катились по шоссе на своем дребезжащем механизме. Переехав мост, переброшенный через пересохшую речушку — вади, араб со шрамом вышел из машины, пожелав водителю: «Маа салами» («Идите с богом»).

Неподалеку от устья речушки, едва журчащей среди обкатанных камней, на якоре стояла фелюга, потрепанная не столько штормами, сколько безжалостным временем. На корме сидел полный мужчина в красной феске и задумчиво смотрел на неподвижный поплавок удочки. Рыба, по-видимому, совсем не клевала, но рыбак в феске был оптимистом. Он с самого восхода сидел на солнцепеке, кося одним глазом на поплавок, а другим на дорогу, идущую вдоль берега моря. Появление дымившего «рено» не осталось незамеченным. Человек в феске проявил, признаки нетерпения. Движения его стали суетливыми. Он достал бумажник и, отсчитав тощую пачку франков, отложил ее отдельно.

— Эй, бездельники! — громко окликнул он двух полуголых парней, дремавших в тени палубной надстройки. — Спустите ялик и привезите сюда Али Хассана.

Араб со шрамом, которого увидел человек в феске, спешил к морю, увязая в горячем прибрежном песке. Сердце его билось учащенно не столько от быстрого хода, сколько от радости. Еще бы — он сегодня заработал кучу франков, выследив отлет господина, чью фотографию ему дал эффенди Хамид, хозяин фелюги «Зульфия».

— Салам алейкум, — учтиво поклонился араб со шрамом, поднявшись на борт фелюги.

— Алейкум ва ассалам, Али Хассан, — ответил капитан.

По арабским законам вежливости ему следовало сейчас справиться о здоровье гостя, его родни (разумеется, только мужчин), о здоровье скота, затем поговорить о погоде, выпить по чашечке кофе и только после всего этого приступить к деловой части разговора. Но, вероятно, время не терпело, и Хамид отбросил в сторону требования арабского этикета.

— Ты видел энглиза, чье фото я давал?

— Видел, уважаемый, вот так, как вижу вас. Он проходил на посадку в самолет, и я смотрел, как он улетел на нем.

— Он был один?

— Нет, уважаемый. Его провожали господа, мадам и военные, которые приехали на двух джипах.

— На чем приехал энглиз?

— На такой же машине, как у нашего губернатора.

— Хорошо, Али Хассан, — сказал Хамид, — получай свои деньги, только сначала верни мне фотографию.

Али достал из-за пазухи халаббии смятое фото Уинстона Черчилля. Хамид, чиркнув зажигалкой, поднес к нему огонек. Подождав, пока фотография почернела и обуглилась, он размял пепел руками и сдул его в море. — Теперь забудь обо всем, что ты видел и слышал. Нет ничего, кроме пачки франков, на которые ты можешь закупить своей Фатьме полбазара сладостей.

Хамид извлек бумажник и передал Али тощую пачку, отложенную перед его приходом.

На лице Али появилось разочарование.

— Ты чем-то недоволен, Али Хассан?

— Спасибо, — ответил Али, пряча деньги за пазуху.

Он знал о скаредности Хамида, но не думал, что обещанное им богатое вознаграждение окажется столь мизерным.

— Учти, Али Хассан, если кто-либо узнает о нашем деле, тебя ждет смерть. Не думаю, чтобы ты торопился от молодой жены в объятья ангела смерти.

Хозяин фелюги постучал по палубе ногой, вызывая наверх матросов.

— Саид, отвези уважаемого Али Хассана на берег. А ты, Махмуд, запускай двигатель. Сейчас будем сниматься с якоря.

Когда Алжир исчез за кормой и над водой остались только синие Атласские горы, матрос Махмуд, сидевший у мотора, окликнул хозяина фелюги:

— Ну-ка, Хамид, подмени меня.

Хозяин, отвесив почтительный поклон матросу, уселся на его место.

Махмуд умело забросил тросик антенны на мачту фелюги. Саид нырнул за борт и подал Махмуду герметичный контейнер, хранящийся в тайнике, смонтированном в днище фелюги. Затем Махмуд подсоединил антенну к радиопередатчику и включил питание. Пока грелись лампы, он аккуратно выписал с таблички три столбика пятизначных цифр.

Прежде чем надеть наушники и взяться за ключ, Махмуд внимательно осмотрелся в бинокль, взятый у Хамида. Море было пустынно. Громкая морзянка, сыпанувшая в ответ на его вызов, говорила о том, что второй корреспондент находится где-то неподалеку, возможно в Сицилии. Махмуд быстро отстучал текст телеграммы. По почерку чувствовался радист высокого класса.

Странные метаморфозы были не редки в те военные годы: капитан и хозяин фелюги оказался слугой полуголого матроса, а неграмотный матрос, неспособный, на первый взгляд, отличить алиф от хамзы и солнечных согласных от лунных, [81] Знаки арабской письменности. оказался разведчиком и снайпером эфира.

— Все! — сказал Махмуд, закончив сеанс и пряча передатчик в контейнер. — Теперь, аффенди Хамид, полный вперед к берегу, пока нас не запеленговал сторожевик. Пусть думают энглизы, что это выходила на связь немецкая субмарина.

Через три часа после вылета самолета из Алжира Кальтенбруннер и Лахузен читали расшифрованный текст телеграммы, отправленной с фелюги Хамида.

«Черчилль вылетел из Алжира в 7.40 на пассажирском самолете «Бритиш оверсис Эрвейтс»

Сэр Гринслэнд смотрел в иллюминатор на удаляющуюся землю, затем в развороте он увидел на уровне крыла вершину горы Лалла-Кредиджа. До нее было добрых полсотни миль, но в прозрачном утреннем воздухе она казалась совсем близкой. Самолет оставил восходящее солнце сзади и, ровно гудя моторами, летел вдоль железной дороги, проложенной между невысокими хребтами Малого Атласа.