Юрий Семенов - Прощайте, скалистые горы!

— Ты подожди, это «расшиби, расшиби». Напиши подробный рапорт. И немедленно доложи. Я сейчас же сообщу командующему, — Антушенко распрощался с катерниками и, озабоченный, направился по тропе к штабу бригады.

Ланге шёл, держа правую руку с потухшей трубкой у сердца, а левой опираясь на палку. Рядом по обочине тропы семенил Стемсон.

— Если бы не этот трус капитан, мы бы ушли, — недовольно прошептал Ланге, смотря по ту сторону залива.

— Боже мой! — тяжело вздохнул Стемсон. — Сообщат в посольство, дойдёт… Прощай служба.

— Перестаньте хныкать, — не грубо, а скорее участливо посоветовал Ланге. — Давайте лучше подумаем, как выпутаться из этого дурацкого положения.

— Не много ли на сегодня?… Быть в пекле и не сгореть, тонуть в море и спастись…

— О-о! Это так мало. Вернуться домой нищим — это не спасение, а самоубийство. Мы должны быть на Никеле. Вы забыли?

— Вы ещё надеетесь попасть туда? — ничего не понимая, спросил Стемсон.

— Я удивлён вашим малодушием, мой друг.

— Здесь же фронт. Вы не перейдёте…

— Для коммерции не существует ни фронтов, ни границ. Я не политик и не военный; я делаю деньги, а не пушки.

— Но наша экспедиция в Заполярье похожа на контрабанду.

— По-вашему, мы совершили преступление?… Нет, — Ланге усмехнулся. — Если я и виноват в чём, то, в худшем случае, в неосмотрительности.

Глаза Стемсона округлились, он повысил голос:

— Ваша неосмотрительность стоит не одной жизни!

— Тихо, вы! — выпалил Ланге и длинными костлявыми пальцами сдавил плечо Стемсона. — Не советую ссориться со мной. Если вы дрожите за жизнь и карьеру, то молчите и слушайтесь.

— Я не дрожу, а ценю…

— Не будем говорить о деталях, тем более о тех, которых я не различаю, — Ланге взял Стемсона под руку и, продолжая идти по тропе, с минуту подумал, после чего тихо сказал: — Сегодня же ночью мы перейдём линию фронта, найдём Уайта — и наши дела пойдут, как надо.

В первый момент Стемсона привлекла было затея Уайта, но в его душу вдруг вкралась тревожная догадка. Корреспондент покосился на Ланге и по выражению сурового, настороженного лица его окончательно убедился, что соотечественник задумал недоброе. На русской земле Стемсон впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности. Он насторожился и ответил уклончиво:

— Надо подумать. Пожалуй, вы нашли выход…

— Со мной не пропадёте, — подбодрил Ланге и, задумавшись, отстал, пошёл дальше один.

Над горизонтом таяло тёмное облако, оставшееся от сгоревшего транспорта. Торфянистая почва хлюпала под ногами. Было тепло, тихо.

Проводником шёл Шубный. Прыгая с камня на камень, он забегал вперёд, останавливался. Увидев Чистякова, идущего с раненым негром, Шубный довольно улыбнулся. Негр держал сильную руку на плече мичмана, обхватив его шею. Можно было подумать: идут лучшие друзья.

— Сфотографировать вас, товарищ мичман, и подписать: «Союзники в африканских сопках», — засмеялся Шубный.

Чистяков улыбался. Не понимая сказанных слов, смеялся негр.

Остановились около штаба бригады. Подошли Ланге со Стемсоном. Они сели, тихо разговаривая. Ланге всё ещё держал на сердце руку, лицо его было болезненно бледным.

Стемсон без умолку болтал. Ланге думал о своём, не слушая соотечественника.

— Помолчите, Стемсон! У меня без вас голова болит, — оборвал его Ланге.

Матросы принесли спасённым телогрейки, брюки, бельё. Не стали переодеваться только Ланге и Стемсон, но от предложенных телогреек и шапок ни тот, ни другой не отказались.

Раненому негру телогрейку и брюки дал «по знакомству» Чистяков, иначе бы ему не подобрать по себе. Другому принёс Борисов.

— Бери! В коленках не жмёт? — пошутил он.

— Ноу, — качал головой улыбающийся негр, поняв, о чём идёт речь.

Матросы из фляг наливали в кружки водку, предлагая выпить. Ломов вдруг заговорил с американцами на английском языке, и разведчики засыпали его вопросами. Просили узнать, как живётся в Америке, сколько американцы получают хлеба по карточкам, что говорят о наступлении Красной армии, почему плохо воюют союзники.

— Расскажите им, как жили мы до войны, — просил один.

— О трудовом фронте, тыловиках наших, как они для фронта… просили другие.

И Ломов рассказывал.

Хитро улыбаясь, Ланге громко обратился к Ломову:

— Вы хотите сказать, у вас лучше живётся?

— Конечно!

— О-о! Вот как?! — Ланге, помолчав, добавил: — Помогаем-то всё-таки мы вам, — он будто от солнца прищурил глаза, вопросительно смотря на Ломова.

— Чем? — спросил лейтенант.

— Странно.

— Вот именно странно. По-вашему, продать — значит помочь?

Ланге, сдвинув брови, прокашлялся. Матросы и офицеры плотнее встали около говоривших, настороженно слушали. Спасённая команда стояла в стороне, выжимала мокрую одежду.

Стемсон, молчавший с тех пор как одёрнул его Ланге, вдруг заговорил:

— Вы обижаете нас, господин лейтенант. Американцы искренне помогают русским. Есть хорошая пословица: «Дружба — дружбой, а долларам счёт».

— Это и есть, по-вашему, искренняя помощь друзьям? — Ломов усмехнулся, хотел ещё что-то сказать, но не успел. Подошёл Антушенко, за ним — врач. Санитары принесли носилки.

Раненым сделали перевязку. Ломов не спеша пошёл к своей землянке, но, услышав слабый протяжный окрик: «Сережа-а-а!» — остановился. Его звала Ира Вахрушева, стоявшая в стороне и слышавшая весь разговор. Ломов быстро подошёл к ней. Они сбежали с бугра и пошли по дороге.

— Ты знаешь английский язык? — с удивлением спросила девушка.

— Немного… лучше знаю немецкий, — ответил Ломов и, сорвав мокрый куст голубики с крупными ягодами, дал его Ире.

Неторопливо они пошли дальше.

— А откуда ты знаешь немецкий язык? — не успокаивалась девушка.

— Соседка в доме, там, в Саратове, была преподавательницей немецкого языка. Она говорила: «Не допущу, чтобы школьники, живущие рядом со мной, не знали в совершенстве немецкого языка». Теперь вот всю жизнь ей благодарен. А английский в школе учил.

Ира посмотрела на Ломова и подумала, что там, на «большой земле», она ещё не знала его как следует.

— Где же лучше: в госпитале или у нас в роте? — спросил Ломов девушку после короткого молчания.

— Конечно, в разведке. Я с радостью перешла вчера, как только комбриг разрешил мне заменить раненую Евстолию.

— Матросы взвода обижаются, что ты ещё не заходила к нам в землянку.

— А ты?

— За матросов и я в обиде.

— Есть, товарищ лейтенант, сегодня же приду после обеда и сделаю саносмотр, — отрапортовала Ира.

— Какой официальный тон, — Ломов серьёзно посмотрел на Иру, и они рассмеялись.

— Знаешь, никак не могу привыкнуть называть тебя «товарищ лейтенант». Можно, когда никого не будет, я буду по-старому — «Сережа»?