Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики

Л. ШАБАЛИНА. В Нахичевани на углу Мурлычевской и 40-й линии партизаны убили немецкого солдата. Оккупанты согнали всех подряд и стали стрелять. А мой дядька как раз в это время там был. Прыгнул в окоп. А там много трупов лежало, и он хотел спрятаться между ними. Немцы увидели это. Стрелять не стали, бросили в окоп газовую гранату, и дядька задохнулся, мать потом еле-еле пробилась сквозь патрули, чтобы его похоронить.

Была у меня с немцами еще одна встреча. Воды в городе не было, и мы ходили за ней на Дон. Таскали на коромыслах. Напротив нас был пищеторг, там находились наши пленные. И вот иногда дашь пленному кусок макухи — он тебя во двор и пропустит. А там была у немцев водопроводная колонка. Один раз с соседкой тетей Соней Казарьян пошла туда за водой. Только стали ее набирать, откуда ни возьмись немец с пистолетом. И на нас. Я закричала от испуга, что было сил. Он прострелил нам ведра, а нам казалось, что он целил в нас. Вода из дырок в разные стороны. А тетку Соню он плеткой огрел. Так она неделю со двора не выходила. И я тоже боялась. Потом долго на базаре водой торговала, чтобы ведро купить, — без него жить нельзя было.

В. ГАЛУСТЯН. Я все время искала контакта с партизанами. И только позже узнала, что на Магнитогорском была явка подпольно-диверсионной группы «Клятва», которой руководил ростовский писатель Георгий Махоркин. Позже одну историю он мне сам рассказывал. Шел он по улице и увидел — за ним увязался сыщик. А уже вечерело. Встал он у собора за стеной, спрятался. А тот мимо. Он его по голове — и убил.

В. ЛЕМЕШЕВ. Список для гестапо, в который был включен и мой отец, якобы, как говорили взрослые, составили трое жильцов нашего дома. Составляли втроем для гарантии. Один из них, Василянский, инженер «Азовчерноморэнерго». Была еще одна сука — Рева ее звали — от слова революция, паскуда такая. И еще портной, фамилию я его забыл. Он все немцев у себя приваживал, у него была смазливая дочь — устраивали оргии.

Аресты были везде и предательство всюду. Тюрьма была переполнена. Везде на Богатяновском были захоронения, всюду было много трупов. Из тюрьмы выезжали душегубки. Мы о них уже знали. Трое из шестерых с нашего двора вернулись из тюрьмы: Курбалов, Богун и Силаев. Они пришли с низко опущенными головами. А Мокренко, дядя Ваня Прокопенко и мой отец — не вернулись.

А. КАРАПЕТЯН. После крупных расстрелов немцы на улицах уже никого не убивали. Старосты составили списки по своим кварталам: кто у них живет из руководителей предприятий, коммунистов. Немцы их пока не трогали. Вот в одном таком списке, как узнали позже, была и моя мать, кандидат в члены партии, активистка. Людей выдавали со стороны работы, соседи, система эта по-немецки работала четко. А за несколько дней до ухода из города немцы собрали всех этих людей по спискам. Черную работу делали полицаи. Всех арестованных свезли в тюрьму на Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были забиты трупами. Идешь, а кровь в коридорах чвакает.

Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. И жалости люди не проявляли. На базаре одному мужику прострелили живот. Два дня он крутился между лавками, кричал: «Помогите, спасите!». Ну, хоть бы кто-нибудь к нему подошел. Ползал, ползал пока не умер там.

Война вообще губительно действует на психику многих людей. А жизнь в оккупации калечит человека.

Мама моя уцелела, можно сказать, случайно. Немцы спешили и не всех по своим спискам успели собрать. Потом мы узнали, кто ее выдал: заврайоно, где мама состояла на учете. Она выдавала всех коммунистов и кандидатов в члены ВКП(б).

Маму потом приглашали для опознания людей из своего района. Но ее потом посадили. Сказали ты коммунистка, должна была заниматься подрывной работой в тылу немцев.

М. ВДОВИН. Когда наши прорвали фронт под Сталинградом и окружили немцев, то немцы убрали оттуда румын, ведь они не смогли сдержать наступление Красной Армии. И вот эти румыны потянулись через Ростов где-то в декабре. Это было подобно нашествию саранчи. Они по несколько человек врывались в дома и сметали все подряд, тащили все подчистую. Но потом наши люди сориентировались. Смотрят, что румыны пошли грабить, звали немцев. «Пан, пошли, там румын». Немцы их били нещадно. Немцы были злы на них за Сталинград. И в нашем квартале немцы колотили румын.

В. ТУРБИН. Немцы после краха под Сталинградом резко изменили свое поведение. Одни, наоборот, стали еще больше зверствовать, как бы мстя за своих, некоторые почувствовали, видимо, что настанет время и за все придется отвечать.

В. ЛЕМЕШЕВ. К началу 1943 года мы уже чувствовали, что нас скоро освободят. Наступило ожидание. А до этого было ощущение полной раздавленности. Мы, дети, все переносили легче, я представляю, каково было взрослым. Я никогда не боялся, что меня убьют. Однажды бомба упала рядом с нашим убежищем, завалило его, прибило кого-то, а я не верил, что погибну. Это ведь проблема возраста.

И вот зимой 43-го страсти начали накаляться. Участились бомбежки. Наши уже, наверное, готовились к штурму города, а мы все прислушивались: что дальше будет. Радио, конечно, никто не слушал. За радио — расстрел. Вся информация циркулировала в системе ОБС — одна баба сказала. Это что-то вроде цыганской почты. Тогда это была вещь надежная. Новости узнавали в очередях. Хлеба, который давали по карточкам, — 250 граммов, не хватало. В городе уже начинался голод.

А. КАРАПЕТЯН. Бои за Ростов были очень сильными, наши обстреливали, бомбили город. Над районом, где мы жили, например, летали «кукурузники». Летали они ночью, очень низко. Рядом с нами была комендатура. Но все ее сотрудники уже ушли. Немцы спалили документы, которые не могли увезти с собой. А наши самолеты продолжали летать и бомбить ее — все-таки знали, что здесь находится!

В наш дом попала бомба, но мы уцелели. На 1-й Советской разбила двухэтажный дом. Люди сидели в подвале. Дом загорелся, вторая бомба попала. Стены рухнули и все там заживо сгорели.

На 15-й линии у меня временно жила сестра. Там родственники ушли из квартиры и попросили дом присмотреть, а там была страшная бомбежка. Я утром пошел туда узнать, не случилось ли что с сестрой. Бегу смотрю — валяется кусок ноги. Подмышку его и дальше. Не привыкать трупы и их части собирать. Думаю, отнесу, может кого из родственников найду. А рядом дом разбит, все плачут. Спрашиваю: «Может это нога кого-то из ваших?» Они мне по шее надавали: «Ты что, мол, кощунствуешь». А я же хотел помочь, тащил ее метров сто.

К февралю 43-го в городе стало особенно голодно. За два-три дня до прихода наших в городе порядка не было. Некоторые немцы уже уматывали, а другие, пока начальство было занято своими делами, спешили повыгоднее заняться коммерцией. У них всегда было так: война — войной, а бизнес — бизнесом. И вот те немцы, которые сожительствовали с нашими женщинами, через них продавали какие-то вещи, продукты. Соседи узнали, что на макаронной фабрике есть мука, и немцы ее уже растаскивают.