Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики

После этого вызывали на допрос всех остальных соседей и спрашивали: был и между ними такой разговор или нет. Мы, конечно, ужасно нервничали, потому что маме предстоял второй допрос. Она туда должна была идти 5 февраля. А со 2-го февраля немцы начали уже из города эвакуироваться. И вот 5-го числа пришел наш полицейский и стал стучать в дверь прикладом. Мы очень испугались. Я даже уже попрощалась с мамой. Дверь открыли, боялись, что он ее выбьет. А он спросил: «Тут желающие с немцами уезжать есть?» Мы так обрадовались, что он пришел по этому поводу, а не за тем, чтобы вести маму в гестапо, что сказали: «Да-да, конечно. Мы бы хотели, но не можем». И какую-то причину придумали. А напряжение в это время у нас было колоссальное. Полицай опрашивал всех во дворе, не хочет ли кто эвакуироваться вместе с немцами. Он настойчиво стучал во все двери. Не знаю, на всех ли улицах так они ходили, на нашей было так.

Л. ГРИГОРЬЯН. Перед взятием Ростова в феврале наши обстреливали город из орудий, из Батайска. На Буденновском напротив гостиницы «Ростов» была комендатура. Ее разбила наша артиллерия. Но в основном же шмаляли без прицела. А вот налетов нашей авиации я не помню.

В. АНДРЮЩЕНКО. Зимой, уже перед самым отступлением, один румын зашел к нам погреться. Сел у печки и про все забыл. Винтовку свою в стороне оставил. Можно было его той винтовкой по голове и долбануть. Но я еще совсем мал был.

В. ГАЛУСТЯН. Кто же донес на маму в гестапо? Мы подозревали одного человека, нашего соседа. Он сам отправил своего сына в Германию. Но у него не сразу это получилось. Как только объявляли, что эшелон сегодня уходит, наши самолеты налетали и начинали сильно бомбить и разбивали пути, чтобы помещать отправке состава. Немцы только соберут людей — бомбежка, и они возвращались по домам. Только соберут, и опять ничего не получается. Так сын нашего соседа возвращался три раза. И последний раз при мне мать этого молодого человека сказала: «Ну, с Богом, не возвращайся больше!». Они говорили, что дали ему письмо к какому-то знакомому немцу в Германии. И думали пристроить там своего дитятю. Но он оттуда не вернулся, так там и погиб.

Но доказательств, что именно этот человек донес, у нас, конечно, не было. А почему мы думали именно о нем? Потому что не раз, когда заходил во двор немецкий офицер, он приглашал его к себе — он говорил по-немецки. Хотя немцы с ним тоже не церемонились. Был даже один такой эпизод. Зашел к нему как-то один офицер. Посидел, поиграл на пианино, поговорил. Потом залез в сундук, забрал, что ему понравилось, взял под козырек, пожал руку хозяину и ушел. Культурно обобрал, так сказать.

В. ЛЕМЕШЕВ. Перед самым приходом немцев мама собрала шмотки, а я под руководством батьки смастерил тачку. Она получилась неудачной — очень тяжелые колеса. Я их притащил с Темерника. Там стояли две наши здоровенные дальнобойные пушки на гусеничной тяге. И к ним на вагонетках подвозили снаряды. Я эти колеса с вагонеток и взял. Они были надежные. А пушки так и стояли чуть ли не до конца войны. На тех колесах сверху была резина мягонькая, я их посадил на трубы. Но уйти из города нам не удалось.

Мама, Евдокия Тимофеевна, ходила с подругой на менку. Уходили и на неделю и на две. А тут нет ее и нет. Проходит уже месяц. Мы жили втроем: отец, я и сестренка 1937 года рождения.

Н. КОРОЛЕВА. У нас на квартире жил немец, молодой летчик. Когда я уходила, сын, Сережа, оставался с бабушкой. И вот он, видимо, однажды немцу что-то сказал неприятное, тот и взял ею за ухо. Бабушка же за скалку и на немца. А потом говорила: «Что он со мной сделает? Убьет? Так мне все равно, скоро умирать, мне 78 лет.

В. ЛЕМЕШЕВ. Самое страшное для меня было, когда забрали отца. Приехал «черный ворон», как мы его называли. Он был у немцев такой же, как и у наших. Отец был инвалид, без руки, без ноги — попал под ток высокого напряжения. И вот ночью стук в дверь: «Открывайте! Полиция!». Отец отвечает: «Я без протеза, сейчас надену». А мне шепчет: «Полезай в окно. Там стоит акация» Я туда, во двор — и отбежал по Энгельса в сторону. Смотрю, стоит «черный ворон» и человек шесть полиции. Забрали отца, еще Ивана Прокопенко, Курбалова… и увезли. Прошло после этого некоторое время. Пришел я к уполномоченной, она сказала: «Был список, дворовые повыдавали».

А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. Особенно после одного случая. В соседнем квартале жила одна девочка. Просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. Было в ней что-то по-особенному привлекательное. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Ткань плотно фигурку облегала. Идет, а груди в такт шагам подрагивают. Крупные, упругие. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать.

Шла она раз по улице. Еще, запомнилось, узелок какой-то в руке несла, а на голове платок намотан, прямо по самые глаза, чтобы внимания меньше к себе привлекать. Да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу шли немцы. Человек пять-шесть. Гогочут. Пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.

Л. ШАБАЛИНА. Люди во дворе жили по-разному. Мы слышали, что в больших домах, где было много интеллигенции, евреев выдавали. Наши же дворовые не выдавали никого. Недалеко жил еврей Канторович. И как его раньше ни шпыняли, но в оккупацию никто не трогал. Он еще на рынке побирался. Недавно я его встретила на трамвайной остановке, совсем старичок, сердце так и кольнуло… Жили во дворе еще две еврейки, сестры-калечки, у них не было пальцев на руках и ногах. Неужели у кого-то из наших поднялась бы рука выдать их? В нашем доме жили еще Орешкины. Немцы отца расстреляли, он был партийным работником. А его дочка таскалась с немцами.

В. ЛЕМЕШЕВ. Когда отца арестовали, мы три раза с теткой ходили в тюрьму, носили передачи. Что могли собирали на базаре — простоквашу, кусочек булочки — и туда. Приносим. Говорят — передали. Спрашиваем: «А записку можно передать?». — «Да, короткую». Мы и подумали: давай проверим, живой он или нет, может, нас дурят. Написали записку, чтобы он передал нам ключ, от общей кладовки, он у него с собой был. Обратно пришло несколько слов «У меня все в порядке». Эта записочка торчала в дырке ключа. А потом как-то приходим, передачу у нас взяли, но сказали: он выбыл. Это было 22 сентября 1942 года. И больше ни слуху, ни духу. Потом, к счастью, пришла с менки мама. Как же мы были рады! Ее не было месяц и двадцать дней. Она застряла на Кубани.