Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 3

Соловьев сразу стал раскланиваться, сгребая при этом все свои бумаги в портфель. У двери он сунул мне потную, липкую, вялую ладонь и мы наконец расстались.

— Личность подленькая, — прокомментировал мой рассказ первый секретарь Львовского обкома КПСС Виктор Федорович Добрик, — но я не думаю, что он сделает какую-нибудь пакость, располагая тем, что имеет. И потом, даже самый отпетый подлец хоть малую толику совести, наверное, все-таки имеет! Думаю, что будет все нормально.

Я успокоился, затем пообщался с членами Военного совета округа, и мы решили все-таки обсудить это на заседании совета. Ограничились протокольной записью, что в связи с работой в округе представителя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, Военный совет подтверждает, что нарушений в области выполнения плана строительства в округе нет. В то же время отмечает необходимость ускорения строительных работ. На этом, казалось бы, все и должно было закончиться.

Сам факт приезда «московского гостя» стал уже забываться. Однако месяца через полтора «бомба» взрывается. Звонит телефон правительственной связи «ВЧ». Поднимаю трубку, представляюсь и слышу в ответ голос того визитера:

— Здравствуйте, Валентин Иванович. Это Соловьев из Комитета партийного контроля.

— Слушаю вас, — насторожился я.

— Вы получили извещение о том, что вызываетесь на заседание комитета?

— Какое извещение? Какое заседание? Вы же говорили, что ваш приезд носил лишь формальный контрольный характер и что на этом все будет закончено?!

— Но комитет посчитал, что все это очень серьезно и ваше дело будут разбирать.

— О чем вы говорите? Какое «дело»? Ведь никто со мной по этим вопросам даже не беседовал!

— Как же, как же? А я? Вы ведь даже дали письменные показания! И сейчас стоит вопрос вообще о вашем пребывании в партии. Ваши действия расценены как антигосударственная практика.

Я повесил трубку. В висках пульсировала кровь, сердце стучало, горло схватили спазмы. Внутри все разрывалось от возмущения, боли и негодования. «Какой гад, какой гад! Какой гнусный гад! И еще работает в таком органе! Как можно так лгать человеку, который открыто доверился ему, совершенно ничего не утаивая? Что же это за коммунисты?» — эти тяжелые мысли меня буквально давили.

Опять звонит телефон «ВЧ». Слышу голос Соловьева:

— Что-то произошло на линии.

— Нет, это я положил трубку. Нам не о чем с вами говорить.

— Вы поймите, дело очень серьезное. Через три дня вас будут обсуждать на заседании комитета…

Я вновь положил трубку. Переключил все аппараты на приемную и по селектору предупредил адъютанта, что говорить по телефону не могу. Снял галстук — сдавливало горло. Стал ходить по кабинету, чтобы успокоиться. «Как же так — я в разгар войны вступаю в партию, отдаю всего себя служению Отечеству, а мне через тридцать лет после войны говорят, что мне не место в партии?!»

Зашел Аболенс:

— Товарищ командующий, что случилось?

— Виктор Яковлевич, позвони Фомичеву, чтобы зашел, а я пойду умоюсь.

Пошел в туалетную комнату, снял рубашку, майку, подставил голову под холодную струю и долго гасил напряжение. Потом, приведя себя в порядок, вышел в кабинет. Присели втроем к столу. Я начал:

— Так вот, уважаемый член Военного совета, начальник политуправления, после визита Соловьева командующего войсками Прикарпатского военного округа вызывают на заседание Комитета партийного контроля на предмет исключения его из партии в связи с антигосударственной практикой в строительстве объектов округа.

Фомичев так и подскочил:

— Да не может этого быть!

— Ну, до чего вы наивный человек, — сказал я, — вы и меня этим дезориентировали, и сами никаких упреждающих мер не предприняли. А я десять минут назад получил официальное предупреждение о прибытии к Пельше.

— Надо что-то делать… — вздохнул Фомичев.

— Надо было делать раньше, а сейчас, когда уже назначена дата заседания, поздно об этом говорить. Вот я сейчас в вашем присутствии позвоню Епишеву.

Набираю по «ВЧ» номер телефона начальника Главпура. Как всегда отвечает дежурный. Представляюсь и говорю, чтобы он немедленно соединил с начальником по весьма важному вопросу. Через минуту в трубке голос Епишева:

— Слушаю вас.

— Алексей Алексеевич, здравствуйте. Звоню по необычному вопросу — над моей головой сгустились тучи…

— Говори погромче, а то связь плохая, — перебивает Епишев, но связь хорошая, просто он мгновенно стал физически и морально-нравственно глуховатым.

— Варенников докладывает, Алексей Алексеевич. У меня беда — по непонятным для меня мотивам вдруг вызывают на заседание Комитета партийного контроля. Я прошу вас разобраться с этим вопросом.

— Нет уж, Валентин Иванович, уволь. Я этим делом заниматься не буду. Сам натворил — сам и разбирайся.

— Так в этом и весь вопрос, что ничего не натворил. Это просто недоразумение.

— Нет, нет! У нас так не бывает, чтобы без причины вызывали на заседание КПК. Мы все перед этим органом равны, начиная от генсека.

— У меня больше вопросов нет.

— Вот так. Поедешь и все чистосердечно расскажешь. Покайся, скажи, что был грех, но вывод сделал. Там люди мудрые, поймут.

— О чем вы говорите? Мне не в чем каяться. Я ничего не совершил.

— Ну, тебе виднее. Я тебе советую.

Мы закончили разговор, даже не попрощавшись.

Аболенс озабоченно советует:

— Надо звонить министру обороны. Все-таки член Политбюро!

— Во-первых, мне просто по-человечески стыдно звонить министру, а тем более просить, чтобы он спасал. А во-вторых, уже поздно. Это надо было делать месяц назад, когда все было в зародыше.

Аболенс и Фомичев ушли. Я сижу и никак не могу собраться с мыслями, чтобы как следует проанализировать ситуацию и наметить хотя бы пунктиром свои дальнейшие действия. Звоню в обком Виктору Федоровичу Добрику и подробно рассказываю все, до Епишева включительно. Если бы кто-нибудь слышал его реакцию! Сколько есть на свете нелестных эпитетов — столько он и высказал в адрес Соловьева. В свою бурную речь он вставлял острое народное словцо, что еще более усиливало его возмущение и презрение. Затем его «бушевание» закончилось дельным решением: «Мы не дадим им чинить расправу!»

Я не уточнял, что это значит, но коль сказано: «мы», значит, это может быть вплоть до Щербицкого. Что, кстати, так и вышло. Добрик входил в состав Политбюро ЦК Компартии Украины и, естественно, был близок к Владимиру Васильевичу Щербицкому. Да и вообще Виктор Федорович был активный, с напором человек, весьма целеустремленный и обязательный.

Все оставшиеся до отъезда дни прошли как в тумане. Никуда не выезжал, ни с кем не встречался, никаких крупных решений не принимал, никаких заседаний не проводил, лишь формально (именно формально, потому что не мог себя заставить вдумываться) рассматривал накопившиеся документы.