Владимир Рыбин - Непобежденные

На перекрестке колонна свернула в узкую улочку, уставленную белыми мазанками с цветастыми занавесками на маленьких окнах. В конце улицы Цвангер увидела далеко впереди черные горбы лесистых гор и облегченно вздохнула: город оставался позади. Но тут же снова испуганно сжалась: ей показалось, что вдоль дороги по неглубокому кювету, багрово поблескивая, течет кровь. С кузова впереди замахали руками, и кто-то уже начал приподниматься, чтобы взглянуть на необычный ручей. Старик с ведром стоял над ручьем, черпал ковшом кровавую жидкость.

— Вино сливают, — с печалью в голосе сказал шофер. — Зачем? Пусть бы немцы упились, глядишь бы, отстали.

Дорога врезалась в лес и начала накручивать петлю на петлю.

— Осторожней! Пожалуйста, осторожней! — на каждом повороте просила Цвангер. — Раненые же…

Шофер отмалчивался. По его лицу, кривившемуся на каждом ухабе, она понимала, что шофер страдает от этой неровной дороги не меньше нее, но не могла удержаться, чтобы вновь не высказать свою боль. А потом пропало все, и дорога, и лес, и разрозненные группы бойцов, идущих по обочинам…

Очнувшись, Цвангер увидела впереди громадное серое пространство. В дальней дали скользили синие пятна. Это было море, подсвеченное солнцем, пробивавшимся в разрывы тяжелых облаков. Миром и покоем веяло от моря, от зелени, залившей горные склоны. И такой неестественной среди этого покоя выглядела идущая впереди машина, переполненная, увешанная по бортам людьми.

Снова и снова она проваливалась в сон. Закрывала глаза вроде бы на миг, а когда открывала их, видела вокруг совсем другие пейзажи. То море исчезало, загороженное горами, то подступало совсем близко, плескалось под обрывом. Только кузов машины, дергающейся перед глазами, был все тем же, обвешанным по бортам людьми, и все так же замирало сердце от ожидания — вот-вот свалятся.

Когда очнулась в очередной раз, увидела белые дома, обступившие бухту. Это была Ялта.

Колонна остановилась на набережной, и первое, что бросилось в глаза, когда Цвангер выскочила из кабины, — крупные алые гвоздики в витрине цветочного магазина. Задохнувшись от неожиданности, она стояла и смотрела на это чудо, оставшееся не изменившимся от бог весть каких давних довоенных времен. И как завороженная, пошла к магазину. Продавщица — молоденькая девчушка — подала ей большой букет, внимательно пересчитала деньги, что тоже понравилось, тоже напомнило о довоенном.

С букетом в руке Цвангер вышла на улицу, прижалась лицом к холодной мягкости цветов и, судорожно вздохнув, подняла голову. Над горами, под самой облачной кромкой, скользила тройка самолетов. «Наши», — сразу решила она, поскольку самолеты шли со стороны Севастополя. Столько тишины и покоя было в Ялте, что не хотелось думать об опасности.

— Во-оздух!…

Крик донесся откуда-то издали, ударил, как хлыстом. Всю дорогу ни разу не слышала она этого крика, успокоилась, и вдруг здесь… Мысли панически заметались — о тесных улочках, забитых людьми, о раненых, все еще остававшихся на машинах, ничем не укрытых. И вдруг ослепил чудовищный образ — она сама, идиотски улыбающаяся, с букетом цветов. Хотела отбросить букет, но руки, словно бы помимо ее воли, принялись засовывать цветы за пазуху, под шинель, поглубже.

Самолетов оказалось не три, а целых девять. Они заходили тройками со стороны Алушты и, заглушая гулом моторов частый треск винтовочной пальбы, пикировали на набережную. Бомбы рвались где-то близко, но все в стороне от колонны медсанбата.

Снова тишина опустилась на Ялту, но теперь она не расслабляла, а подгоняла, заставляла торопиться сделать все до нового налета, успеть. А дел было немало. Требовалось рассортировать раненых, чтобы дальше, в Севастополь, везти только тех, кто быстро мог поправиться и встать в строй. Тяжелораненые оставлялись в Ялте, отсюда их должен был вывезти на Кавказ большой теплоход «Армения».

Из Ялты колонна медсанбата выехала только под утро. Теперь места на машинах хватало всем, и Цвангер все сожалела, что не сумела довезти до Ялты брошенное в Старых Кудеярах медицинское имущество.

Осенние ночи темные. Медленно, то и дело дергаясь, тормозя, чтобы не врезаться во впереди идущий грузовик или во что-либо на очередном крутом повороте, машина ползла в гору. Ехали по улице Кирова и далее в объезд города.

Сумрачным рассветом миновали Ливадию. Было уже совсем светло, когда проехали Мисхор. Симеиз оставили в стороне, внизу. Снова пятнами ходила голубизна по морю, ослепительно вспыхивали внезапно освещенные ранним солнцем белые домики среди густой зелени горных склонов, видениями вставали и пропадали за купами деревьев знаменитые южнобережные дворцы-санатории. До войны при виде их Цвангер всегда испытывала безотчетную радость, а теперь у нее замирало сердце в печали. Армия уходит, а значит, скоро в этих дворцах поселятся немцы.

Дорога петляла, выматывала душу. Не было ни одного прямого участка, и шофер жаловался на усталость, онемение рук. Иногда приходилось останавливаться только для того, чтобы дать шоферам отдохнуть. Приходилось загонять машины под деревья, и когда появлялись немецкие самолеты. Но их, к счастью, было немного: сказывалась близость Севастополя. Тут в небе уже хозяйничали наши самолеты, и хоть появлялись они не часто, немцы, как видно, побаивались их.

Байдарские ворота проехали далеко за полдень. И такое все почувствовали облегчение, словно перешли линию фронта. Здесь первый раз после Ялты дали как следует отдохнуть измученным дорогой раненым.

Осень основательно проредила низкорослый лес, но он, густой, разноцветный, пестрый, все же хорошо укрывал машины. Цвангер обошла всех, порасспросила, проверила повязки, хотя нужды в этом не было: теперь, когда раненых осталось не так много, медсестры успевали смотреть за всеми. И шоферы, казалось бы, больше других измученные дорогой, тоже считали своим долгом помочь врачам и медсестрам. Прощупав со всех сторон свои вконец разболтанные машины, они включились в общий круговорот дел. Всплески смеха слышались повсюду. Всем было весело. Оттого, что удалось наконец размять руки-ноги, что тихо вокруг и ниоткуда не слышится ни стрельбы, ни гула самолетов, а главное, от сознания, что выбрались, перетерпели. Хотя все понимали: впереди — не тишь да благодать глубокого тыла, а, может, самое что ни на есть трудное…

В окраинную, застроенную одноэтажными домиками Очаковскую улицу Севастополя машины медсанбата втянулись уже в сумерках. Цвангер спрыгнула на твердую, как камень, землю и увидела пожилую женщину, спешащую к ней с чайником в руках.

— Милые вы мои, измаялись, поди! — запричитала женщина, протягивая чайник. — Берите. Как же — с такой дороги. Небось, кипятку сколько не видели. Берите. Я еще скипячу…