Анатолий Сульянов - Расколотое небо

Когда Васеев закончил доклад, полковник спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было. Командир поблагодарил летчика и разрешил ему выйти.

Васеев направился к двери, но его настиг хрипловатый голос Брызгалина:

— Одну минуту, товарищ капитан. Вы учли все, кроме одного — вреда, который будет нанесен экипажу вертолета при облучении его высокой частотой радиолокационного прицела.

В классе повисла тишина: замечание серьезное.

— Разрешите, товарищ полковник? — Васеев взглянул на командира полка. Тот кивнул. — Расстояние между прицелом и вертолетом…

Васеев написал цифру и начал рассчитывать по формуле степень высокочастотного облучения экипажа. Писал он торопливо, иногда называя полученные результаты вслух, и, когда вся доска оказалась исписанной, вынул из планшета логарифмическую линейку и продолжал считать на ней. Его большой лоб покрылся испариной, жестче обозначились скулы, движения стали резкими и решительными.

— Таким образом, суммарная доза облучения высокой частотой не превышает дозы, получаемой экипажем самолета-цели при обычном перехвате в воздухе, а она, как известно, так же незначительна, как, например, воздействие телевизора, и никакой биологической опасности для экипажа вертолета не представляет. Если и эти доказательства вызывают опасение, то можно проводить тренаж из кабины истребителя не по летящему вертолету, а по уголковым отражателям, установленным на двадцатиметровой мачте. К сожалению, изготовить мачту в полку сложно.

— Ясно, — сказал Горегляд, — свободны.

Выйдя на улицу, Геннадий остановился. «Почему Брызгалин против тренажа? — с сожалением подумал он. — Я многим ему обязан: он готовил меня на первый класс, помог стать инструктором. Он мой учитель, я его ученик… Может, я в чем-то не прав?»

Горегляд посмотрел вслед ушедшему Васееву — ему нравились умные, энергичные люди, работавшие с огоньком и задором, умеющие поспорить с начальством и отстоять свои взгляды. Были в полку и другие исполнители. Они не спорили, не кидались в драку, а молча выполняли все, что им поручали, как говорится, от и до. Были и третьи — равнодушные. Таких, правда, мало, но коль они есть, значит, ты, полковник, командуешь плохо.

— Я думаю, товарищи, — встал Горегляд, — все ясно. Ваше упрямство, товарищ Брызгалин, просто поражает.

— Говоришь прямо, а выходит боком, — буркнул Брызгалин, но Горегляд, казалось, не услышал.

— Мы убедились, как логичны, доказательны и, я бы сказал, последовательны предложения Васеева, а на вас и это не подействовало. Капитан Васеев — самостоятельный офицер, много работает над собой, имеет свою точку зрения, не терпит недостатков в себе и окружающих. Мне стыдно за вас, товарищ Брызгалин, вы должны быть летчикам родным отцом, а что получается на самом деле? Они сторонятся вас, избегают летать с вами, потому что после полета вы доброго слова никому никогда не скажете. Буркнете что-то под нос — и след простыл. А летчик от вас подробного разбора ждет, соучастия в его успехе или неудаче…

Горегляд медленно ходил по классу. Действительно — огнетушитель. Гасит любую искру новизны. Ему был неприятен весь этот разговор, но по-другому он поступить не мог. Его давно тревожило отношение Брызгалина к людям. Надеялся, что спохватится, подобреет, но время шло, а перемен не наступало. Сегодня не выдержал — взорвался.

Шагая по неровным половицам, он заметил, что на него смотрит Северин.

— У тебя есть что-нибудь, Юрий Михайлович?

— Да, Степан Тарасович.

Северин поднялся из-за стола, посмотрел на Брызгалина.

— Брызгалин начал утрачивать качества воспитателя. В его поведении появилось плохо скрытое безразличие к службе. Разборы полетов проводятся однообразно и скучно. Летчики не раз жаловались на его безучастие при неудачах и ошибках. Равнодушие, говорил кто-то, первый признак профессиональной непригодности. Мне представляется, что Дмитрий Петрович заражен вирусом недоброжелательности и не хочет исцеляться от давнего, застарелого недуга — тщеславия и гордыни.

Северин говорил взволнованно, испытывая некоторую неловкость оттого, что внушение приходилось делать не безусому лейтенанту, а опытному, умудренному жизнью человеку.

— А что думает партком? — обратился Горегляд к майору Выставкину, когда Северин сел на место.

Выставкин не ожидал вопроса. Брызгалин — фигура в летном деле авторитетная, в дивизии о заместителе по летной подготовке высокого мнения, и не ему, бывшему технику, вступать в схватку. Но коль командир предоставил слово, придется высказаться.

— Мы в парткоме советовались по вопросу взаимоотношений в нашем коллективе, — бойко начал Выставкин, — и пришли к единому мнению, что это с принципиальных позиций не совсем верно. Нам надо со всей решительностью бороться даже с отдельными фактами грубости и недисциплинированности. Мы еще раз постараемся вернуться к этому вопросу с принципиальных позиций.

Горегляд сморщился, словно уксуса хлебнул. «С принципиальных позиций…» Растерял, брат, ты свои «принципиальные позиции» вот и боишься высказать в глаза правду-матку. Был бы на месте Брызгалина кто-то рангом пониже, ты бы навалился на него — будь здоров!

— Я вас, товарищ Выставкин, просил высказаться о Брызгалине, а не о работе парткома.

Выставкин отвернулся под его тяжелым взглядом и едва слышно проговорил:

— Я, как и все… Конечно, грубить нехорошо.

— Можете садиться, товарищ Выставкин. Кто еще желает высказаться? — Степан Тарасович знал, что больше говорить некому — старший инженер в их взаимоотношения встревать не станет, начальник штаба еще не освоился. — Будем закругляться, товарищи. Хотелось бы предупредить подполковника Брызгалина, что, если он и впредь не изменит своего отношения к службе, и в первую очередь к людям, я вынужден буду делать оргвыводы. И последнее. Через день, как условились, каждому быть готовым доложить о возможном сокращении срока испытаний. Звонил полковник Махов, обещал прибыть лично. Вопросов нет? Свободны!

Выставкин, Тягунов, Черный вышли из класса. Брызгалин долго застегивал планшет, топтался возле стола, шумно втягивая носом воздух, исподлобья поглядывал на командира. Увидев, что Северин не уходит, вышел сам, ссутулив плечи. Ждал, что Горегляд окликнет его, остановит у порога, но тот молчал.

— Характерец! — Северин подошел к окну, посмотрел на прикуривающих Брызгалина и Выставкина. — Как ты думаешь, сделает Брызгалин выводы?

Горегляд не ответил. Какое-то время он смотрел сквозь окно в спины уходящим офицерам, потом достал сигарету, закурил и присел на угол стола. Он все еще находился под впечатлением этого трудного для него разговора; ему хотелось побыть в тишине, успокоиться. Заметив это, Северин хотел было уйти, но полковник остановил его, жестом пригласил сесть. Северин сел, вынул из лежащей на столе пачки сигарету. Горегляд протянул ему дымящийся окурок.