Олег Курылев - Победителей не судят

— Я все сделаю, Каспер, я убью гада без всякой тетрадки, пусть только попадется мне на глаза.

— Не надо. Он должен ответить по закону. А потом передай тетрадь моим родителям и расскажи им все как есть. Только для этого сначала уцелей сам.

По щеке Каспера потекла слеза, но он, будучи скован наручниками сзади, не мог ее вытереть и отвернулся. Алекс видел это, но не знал, как поступить. Они замолчали. Машина тем временем остановилась. Откинули задний борт, и Касперу помогли спуститься вниз. Оказалось, что они приехали на окраину одного из вновь организованных кладбищ — перекопанный пустырь с рядами далеко отстоящих друг от друга высоких крестов с деревянными табличками, на которых черной масляной краской были написаны даты захоронений и количество погребенных. Это были братские могилы для неопознанных горожан, в которых под каждым крестом покоилось около пятисот тел.

Приехал грузовик с солдатами и майором Катте. Полицейский, извинившись за свою оплошность, снял наручники с Уолберга, сообщив капеллану Борроузу, что в его распоряжении для последней беседы с приговоренным имеется полчаса. Оказалось, что ждали еще двоих осужденных.

Алекс подошел к заместителю Груберхайнера и заговорил с ним, стараясь держать себя как можно более спокойно:

— Простите, майор, как ваше имя? Нам необходимо обговорить некоторые детали.

— Майор Тольц. Что вас интересует?

— Место захоронения и гроб. Вы обязаны предоставить гроб.

— Мародерам гробы не положены, а место захоронения, — он огляделся и ткнул пальцем в небольшую свежую яму, — пожалуй, вот тут. После будет составлен дополнительный протокол со всеми необходимыми подробностями.

— Скажите откровенно, господин Тольц, только по совести, положа руку на сердце, вы ведь сами не уверены в виновности этого человека? Ведь так? — Алексу едва удавалось держать себя в руках.

— Послушайте… как вас там… уверен я или нет, это ничего не меняет. Не я уличил вашего товарища, не я вел расследование, и не я его судил. И не надо взывать к моей совести — после всего, что вы сделали с Дрезденом, меня нисколько не заботит вопрос о виновности любого из вас. Вы все виновны.

Привезли еще двоих. Один оказался иностранным рабочим, другой — пожилым немецким солдатом с рукой на перевязи. Полицейские привели Каспера и всех троих поставили в шеренгу на некотором удалении от ямы. Алекса, Гловера и Борроуза оттеснили далеко в сторону. Снова чего-то или кого-то ждали. Выяснилось, что партийного комиссара округа, с которым приехали фотограф и еще пара человек в штатском.

Комиссар подошел к приговоренным и, не говоря ни слова, внимательно осмотрел каждого. Затем он отвернулся и, отходя в сторону, махнул рукой. Майор Катте велел солдатам построиться, зачитал постановление гауляйтера и затем общий приговор. После этого, сунув папку с бумагами одному из нижних чинов, он подошел к солдату с рукой на перевязи и принялся расстегивать его шинель, а затем и китель, резко дергая за пуговицы, отчего голова солдата с окаменевшим лицом дергалась из стороны в сторону.

Скоро стало понятно, для чего он это делал: майор вытащил из-под рубахи осужденного шнурок с солдатской биркой и, отломив от цинковой пластинки нижнюю половину, запихнул шнурок обратно, аккуратно запахнув расхристанные китель и шинель. Вся эта процедура выглядела настолько отвратно, что переглянулись даже солдаты расстрельного взвода, — у еще живого военнослужащего обламывали посмертный жетон (возможно, из опасения, что в него может попасть пуля или из нежелания нагибаться потом над трупом).

Алекс не замечал всех этих моментов. Он то опускал глаза, то снова вскидывал их на Каспера, то озирался вокруг, словно в поисках какой-то подсказки. Когда солдаты вскинули карабины, он в последний раз посмотрел на своего друга и они встретились взглядами. Ему показалось, что Каспер улыбнулся.

Нелепая гибель Каспера Уолберга произвела на отряд Гловера тягостное впечатление.

Никто, правда, не знал о роли Осмерта в этой истории — Гловер потребовал от Алекса не распространяться на сей счет, поскольку его версия все еще оставалась, пускай и весьма убедительным, но предположением.

Однако никто не верил в то, что Уолберг сознательно припрятал и таскал с собой стомарковую купюру. Не идиот же он, в самом деле. В конце концов есть более укромные места в нательном белье или, на худой конец, в тех же носках, где можно припрятать бумажку. Большинство склонялось к тому, что сами «хорьки» устроили эту провокацию, дабы выслужиться перед начальством. Охрану военнопленных в очередной раз шерстили на предмет сокращения штатов и отправки высвободившихся в менее теплые места.

В тот же вечер Алекс нашел дневник Каспера. Ему припомнилось, как тот временами уединялся и что-то писал, но он полагал, что это письма домой. Дневник представлял собой тоненькую ученическую тетрадь из восемнадцати листов, мелко исписанную остро отточенным карандашом… по-французски!

Алекс тщательно завернул тетрадь в пергаментную бумагу и спрятал.

Прошло несколько дней.

Однажды, это было в субботу вечером, когда Алекс лежал на своем месте на втором ярусе нар, к нему подошел Макс Гловер:

— Зайди ко мне.

Шеллен слез вниз и поплелся в комнату флайт лейтенанта.

— Закрой дверь, — сказал Гловер. — Садись.

Он извлек из внутреннего кармана мятый целлофановый пакет со стопкой каких-то бумажек внутри.

— Это нашли под лежаком Каспера час назад.

Гловер развернул целлофан и положил содержимое на свой столик. Первое, что увидел Алекс, были пять стомарковых купюр с обожженными краями.

— Они? — спросил Гловер.

— Ч-черт… те самые. Где их нашли?

— К доскам под нарами Уолберга была прибита дополнительная поперечина. Приколочена совсем недавно и всего двумя гвоздями, так что проку в ней не было никакого. Когда ее оторвали, там оказался вот этот пакет.

— А кто нашел?

— Мы с Борроузом. Капеллан еще днем заметил, как Гвоздодер несколько раз совался в наш барак. Ему показалось, что он хочет нам что-то подсунуть. Вечером я приехал раньше вас, и Борроуз поделился со мной своими подозрениями. Мы стали все осматривать. Меня что-то надоумило заглянуть под нары Уолберга, и вот…

Кроме денег, на столе лежало три документа. Розовая, согнутая пополам в виде книжки картонка с фотографией; небольшой, заполненный небрежным почерком желтый бланк с печатью и сложенный вчетверо листок побольше. На лицевой стороне розовой книжки Шеллен прочел «Ruckkehrscheine».

— Это удостоверение иностранного рабочего, возвращающегося на родину, — пояснил он. — Бельгиец… точнее фламандец из Лимбурга, крафтфаррер… то есть водитель. В январе у него истек срок контракта с транспортным корпусом Шпеера. — Алекс повертел удостоверение в руках, внимательно разглядывая печать и несколько сиреневых штампиков. — Похоже на настоящее.