Анита Мейсон - Ангел Рейха

Сначала он посмотрел на меня непонимающе, а потом слабо улыбнулся и сказал: «Все в порядке, фройляйн. Вы подаете, кому хотите».

Тронутая его словами, я уже собралась вытрясти из кармана всю мелочь, составлявшую стоимость моего проезда на трамвае, когда стоявший рядом мужчина презрительно сплюнул на землю и сказал: «Тогда отдайте деньги штурмовикам».

Я пошла прочь. Я не знала, как к этому относиться.

Я не знала, как относиться к штурмовикам.

Они отрядами маршировали по улицам, наглые, здоровые парни из национал-социалистической партии. Они, в своих коричневых рубашках, с праздным и важным видом расхаживали повсюду. С жестянками для сбора пожертвований в руках, с дубинками в карманах.

Они меня пугали. Я обходила их стороной в общественных местах: громкие голоса, агрессивность, нарочитая грубость повадок, запах пота и пива. Они пугали меня, поскольку я понимала, что они способны на все. У них не было понятий о морали и религии, о сострадании и справедливости.

И все же меня поражало, что в своем роде они очень дисциплированны. Они даже обнаруживали бескорыстную преданность идее. Это становилось видно, когда они маршировали по улицам. Они думали лишь о своем движении и о своем лидере, зато ради них были готовы пожертвовать всем. Движение являлось для них смыслом жизни; это читалось в их глазах. Они были влюблены в идею. В идею возрождения Германии. За нее – все что угодно. Пусть потребуется отдать жизнь, пусть потребуется совершить революцию – все что угодно.

Я поняла, что не могу презирать такую позицию.

Да, они грубые и наглые – ну и что? С ними обошлись жестоко. Многие из них оказались безработными не по своей вине, но по вине некомпетентных политиков. Многие из них были ветеранами войны, вернувшимися домой – в Германию, за которую доблестно сражались, – и обнаружившими, что здесь живут в достатке только друзья политиков. И если требовалось встряхнуть, перевернуть страну, вытащить из трясины, – кто мог сделать это? Они или политики в белых перчатках?

Штурмовики маршировали по улицам, по-военному четко печатая шаг. Четыреста тысяч штурмовиков.

Армия наблюдала за происходящим в задумчивом молчании. Но толпы на улицах восторженно ревели.

Для человека, ненавидевшего политику, я приехала в Берлин в самое неудачное время. Канцлер руководствовался указом о чрезвычайном положении. Многочисленные коалиции сформировывались, а потом распадались. Война велась в Рейхстаге, и война велась на улицах. На улицах штурмовые отряды сражались с отрядами Красного фронта.

Срок президентских полномочий Гинденбурга истек. Весной началась выборная кампания, и одни выборы следовали за другими до самого конца года. Состоялся второй тур выборов на пост президента, поскольку в первом ни один кандидат не собрал большинства голосов; потом выборы в прусский парламент; потом два тура выборов в Рейхстаг. В феврале все стены облепили крикливые плакаты, которые оставались там (не одни и те же, конечно: старые срывали и заменяли новыми почти каждый день) до самого ноября. Проводились стихийные бурные митинги. Взрывались бомбы. В конце концов дело так никак и не решилось и никто по-прежнему не знал, кто же придет к власти.

Во всем происходящем – во всех этих бесконечных выборах – чувствовалась некая преднамеренная жестокость. Словно людей умышленно запугивали. Мы не просили об этом. Так почему же такое происходило? Ладно, это демократия. Но если это и есть демократия – нужна ли она нам? К черту демократию, яростно вопил внутренний голос.

– К черту демократию! – радостно ревели национал-социалисты. – Голосуйте за нас – и вам никогда больше не придется голосовать!

По результатам июльских выборов национал-социалистическая партия получила наибольшее количество мест в Рейхстаге.

«Бюкер» поет. Тонкий мелодичный звук, который начинает немного походить на треск, когда я прибавляю газ, но никогда не превращается в треск в полном смысле слова.

Я неплохо разбираюсь в самолетных двигателях. Вы поневоле начинаете в них разбираться, когда от этого зависит ваша жизнь. Мне требовалось узнать довольно многое. Некоторые двигатели, с устройством которых я знакома, до сих пор числятся в секретных списках, если сегодня еще можно говорить о таких вещах, как секретные списки, военные тайны и тому подобное. Пару двигателей вообще не стоило запускать в производство. Мои знания формировались, подобно геологическим слоям, долгие годы, в течение которых я летала на всем, на чем только можно летать; но все основы знаний, все азы я постигла в пору своего обучения медицине в Берлине.

От судьбы не убежать.

Я не собиралась просто учиться. Я собиралась учиться со всем усердием. Чем скорее я получу медицинское образование, тем скорее стану летающим врачом-миссионером. Я сняла комнату в мансарде и купила кучу книг. Я пошла на вводную лекцию. Там один студент в разговоре со мной между прочим упомянул о летном клубе, находившемся на южной окраине Берлина. Они летают на спортивных самолетах, сказал он.

Я поехала туда на автобусе. Поездка оказалась долгой, но я сказала себе, что, по крайней мере, смогу читать учебники по дороге, если буду ездить в клуб регулярно. А может, у них нет летных курсов. А может, мне там не понравится. Но когда я добралась до клуба и увидела маленькие одномоторные «клеммы», которые стояли на траве, задрав носы, я сразу поняла, что собираюсь сделать. Узнав стоимость курсов, я на мгновение лишилась дара речи, но неожиданно для себя записалась.

На этом мои занятия медициной практически закончились. Я платила за квартиру вперед, питалась яблоками и хлебом – и летала.

Когда я не летала, я болталась у здания клуба, растягивая одну чашку кофе на все утро, и собирала информацию, словно голодный пес, рыскающий в поисках объедков. Или торчала в ремонтных мастерских. В автобусе я читала прыгающий учебник и говорила себе, что в самое ближайшее время займусь учебой всерьез.

Научиться пилотировать «клеммы» оказалось несложно. Самое главное здесь – умение сосредоточиться, а с этим у меня никогда не было проблем. Но вот двигатели… Я ничего о них не знала.

Я явилась в мастерскую с яблоком в руке, одетая в мешковатый комбинезон, который позаимствовала у Петера, взяв с него клятву хранить молчание. Я выглядела, полагаю, как обычно: маленькое энергичное существо неопределенного пола.

– Привет, – сказала я. – Я Фредди. Я учусь летать, и мне необходимо поближе познакомиться с самолетными двигателями. Вы не возражаете, если понаблюдаю за вашей работой?

Неважно, что именно ты говоришь. На тебя всегда смотрят одним и тем же взглядом. Он вовсе не служит ответом на слова, которые ты сказала или скажешь впоследствии. Однако это продолжается недолго: через несколько секунд они смущенно отводят глаза.