Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

— Вы — группа прикрытия — хорошо еще здесь потренироваться держать язык за зубами. Все объяснения потом…

— Ясно. Массовый героизм! С потупленным взором и полными штанами, — все-таки не удержался уязвленный отставкой помкомвзвода Владимир Иванов.

— Вот именно. За меня остаетесь вы, гвардии старший сержант. Круговое охранение и ни гу-гу. До противника еще метров двести пятьдесят-триста. Охранение неусыпное — если кто заснет, бейте напропалую, пусть не просыпается. Они тоже не спят… Считайте себя засадой. И вести себя соответственно. Если понадобится, пришлю за вами. Будьте терпеливы. Рация работает только на прием. И без фокусов. На передачу выходить в самом крайнем случае, с разрешения гвардии старшего сержанта. Только короткими сигналами. Теперь вопросы…

— Сколько ждать? — спросил Иванов.

— Здесь — сутки. Потом отходите к нашему переднему краю — место то же, где и были. Там ждать еще сутки… А теперь всем сесть на землю. И… «гробовая тишина»…

Почти все знали: вот эта тишина как раз и не гробовая — тут их командир делает что-то самое главное (в другое время сказали бы «молится»), а тут обходились без определений.

«ЗЕМЛЯ И НЕБО. НЕБО И ЗЕМЛЯ… ПОМОГИТЕ ВЫПОЛНИТЬ… И НЕ ПОТЕРЯТЬ НИ ОДНОГО… И ЧТОБЫ НИКОГО НЕ ПОКАЛЕЧИЛО. ЭТО ОБЯЗАТЕЛЬНО!..» — Просил какими-то другими словами или вовсе без слов. Он был убежден, кому надо, слова эти поймет. Еще он был уверен, что Оттуда Сверху его кто-то бережет. А через него весь взвод и еще кое-кого из друзей… Когда его спрашивали: «Чего это перед выходом на задание всех на землю сажаешь?» — неизменно отвечал, пристально проглядывая любопытного:

— Могли бы и не задницей, а лицом прислониться. Чуть что, вон как к ней прижимаешься — аж сок брызжет!..

Четверо ушли вперед — в эту звенящую тишину: два и два (здесь прощаться было не принято, здесь только здоровались).

На обратном пути разведгруппа выходила из черного горелого леса, спускалась в ложбину к старому грузовику. Торопились, их уже заставал рассвет. А далеко позади шли двое: Курнешов и взводный. На дороге стоял уполномоченный СМЕРШ.

— С возвращением! — еще издали крикнул он.

— Ты здесь зачем? — спросил командир разведки.

— Приказано обеспечить безопасность, — он торжественно развел руки.

— Чью?

— Твою.

Командир спрятал голову в плечи:

— Легче было бы с нами туда сходить, — они уже сошлись и двигались в одном направлении.

— Чтоб ваших шуточек не слышать, я знаешь, куда пошел бы?.. Знаешь, куда?.. Нам нельзя… — с убежденностью сообщил он.

— Еще бы! — улыбнулся взводный.

Шли быстро, интонация разговора была на редкость мирная, даже приятельская.

Курнешов знал, что сейчас ни о чем спрашивать не следует, а уполномоченный этого не знал, ему хотелось поговорить:

— Что будешь докладывать?

— «Задание выполнено».

— А потери?

— Потерь нет.

— А раненые?

— Раненых нет. Вот только у меня нога подвернулась.

— Вижу, прихрамываешь… Ну и везу…

— Еще раз вякнешь, у тебя лично будут потери.

— Н-н-ну-у-у, извини… — младший лейтенант выглядел покладистым, даже веселым. — Может, поедем на моем мотоцикле? С ветерком.

— Нет, я с ними. Мало ли что… Вот если Василий?

— Я с тобой. Так велено.

— Как знаешь…

И еще взводный благодарил судьбу за то, что потерь на этот раз не было (или за то, что было меньше, чем у других)… Только одна везучесть в разведке мало ценится — подай еще сведения о противнике, достоверность, результаты…

Когда взводного попросили рассказать, как они добыли этот противогаз, он сразу ответил:

— Противогаз дерьмо, старого образца, говорить не о чем. А вот немец попался литой! Спросите у ребят — они его несли…

— А куда же он делся?.. Ну-ну, потолковее.

— Мы идем… согнутые в три погибели, еле ногами перебираем. А немец, самостоятельный такой, разогнутый… Меня это оскорбило. Я его спрашиваю: «Почему не по форме? Где ваш противогаз?» А он мне: «Нихт ферштеен — в гробу я его видал». Тут сержант Медведев возмутился: «Как, скотина, с офицером разговариваешь?!» — и по балде ему… Я говорю Медведеву: «Это вы зря, и не расчетливо — ведь его теперь нести придется… вам!..» Пора возвращаться, а немец ногами не двигает. Костин взвалил его на Медведева — тот несет. Не сопротивляется. Но вот-вот сам отдаст концы, немец его почти целиком в землю вдавил… Костин человек сердобольный, ухватил пленного за ноги, немного помогает — а сам ругается словами. Нехорошими… Враги, разумеется, услышали, им это не понравилось — стали стрелять. Костин кричит им: «Что вы делаете, злодеи?! Вы же можете в своего попасть!» А они шмаляют… Одна пуля возьми и попади… В кого, в кого! В нашего немца. Пришлось положить его на землю, а самим сматываться с этим дерьмовым противогазом… Опять в три погибели.

— Ты толком когда-нибудь что-нибудь расскажешь?

— Вот посмотри, все правда: противогаз сдан в штаб, немец убитый лежит как раз посередине нейтралки, можешь сходить и посмотреть, Костин и Медведев сидят в землянке, ждут, когда кто-нибудь наградные листы на них напишет…

И вот так всегда — балаган балаганом, а в наградных листах, действительно, сплошь несусветные подвиги… А попробуй напиши про их действительные поступки — никогда не наградят. Им там наверху выдумку подавай! И поядренее!! Обыкновенный подвиг, с их точки зрения, дело плевое, каждый дурак совершить может… Дурак-то сможет, а вот ты сам попробуй.

После взрыва в лесу, когда погибла та худощавая высокая подруга, у Юли обгорели волосы, брови и ресницы. Появилась совсем короткая мальчишеская стрижка, и она стала чуть пририсовывать брови. Юлю наскоро подлечили, она на некоторое время исчезла, её никто нигде не видел. Потом появилась — глаза, хоть чуть опаленные, остались такими же светлыми пугливыми. Острые локти Юля так же плотно прижимала к тонкой талии… Трудно было представить ее в бою, да еще рядом с тяжелыми и неповоротливыми самоходками… Кто-то из солдат сфотографировал Юлю у палатки медсанбата, она внимательно рассматривала свое лицо в маленькое зеркальце…

Мотоциклист Гена рассказал ей:

— Ровно через месяц, день в день, после Тоси Прожериной, в ночном бою, когда кто-то на кого-то напоролся во мраке, а потом долго не могли понять: кто на кого?! И как?.. — погиб Виктор Кожин — «вот так: бац — и нету…»

Его ординарца трясло, он закидывал голову на спину и говорил, говорил, не мог остановиться:

— Помпозох все шипит: «Так хоронить! Без ничего! Приказа не знаете?!» — Да знаю я этот… приказ — хоронить без одежды… И прямо у него на глазах завернул лейтенанта в новую плащпалатку… Зло меня взяло! Да я эту палатку!.. Этого помпозоха!.. Этих… «Не подходи, — говорю, — а то!..» Так и захоронили… Главное ведь, что ровно через месяц, день в день, после Тоси…