Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

— Раньше шести месяцев денежные аттестаты вообще не доходят.

— Ведь от голода тоже сдохнуть можно?

— Не только от сухостоя!.. — опять шум, смех.

Вошла санинструктор Антонина.

— Разрешите?.. — стала пробираться к лейтенанту Кожину.

Он ей протянул руку и сказал всем:

— А ну сбавьте обороты.

Она присела рядом с Виктором. Наклонилась вперед и тихо спросила у хозяина:

— Моей подруге можно?..

— Нет!.. А кто?

— Юля, из самоходного полка… Наша… — сказала как ни в чем ни бывало.

— Можно, — ответили сразу.

Она кивнула тем, кто стоял у входа, и промелькнула Юля. Худенькая, с прижатыми к талии локтями, вынырнула в самом углу, — оттуда торчала пара ее больших фиалковых глаз, и в землянке стало сразу как-то торжественнее и спокойнее.

— К делу, матерщинники, — произнес хозяин. — Нужны деньги. Много денег.

— Фронтовой банк грабануть!

— На худой конец корпусную кассу, — предложили ростовчане, эти привыкли выступать, как в парном конферансе.

— Создать союз офицеров анти…

— …фашистов! — врезался Романченко. — И грабить, грабить всех остальных!

— Нет, антиматерщинников!

— Ну что ж, по-моему, тоже сильно, но… — он был готов согласиться с чем угодно, лишь бы поскорее дали выпить.

— «Сообщество»! — предложил кто-то.

— Без всяких «со» — ОБЩЕСТВО!

— Угомонились!.. Предлагается создать Общество Гвардейских Офицеров по борьбе с матерной бранью и всякой иной му… — он хотел сказать «мудней», но осекся и произнес: — Мутью.

— Вот это класс!

— Разумеется, в нашем узком кругу… Всю армию и высокое командование не перекуешь.

— Ура! — Все были очень рады.

— Пора выпить!

Но не тут-то было.

— А собственно, почему «ура»? — это вступил Валентин, молодой старший военфельдшер, который выдавал себя за опытного земского врача.

— А почему это «НЕ УРА»?! — у него потребовали ответа.

— А потому что потому — неосуществимо… Вот деньги отправлять семьям раненых и убитых — это дело.

— И высылать до самого получения аттестата…

В лесу раздался взрыв. Сильно хлопнула и чуть не разорвалась промасленная бумага в оконной раме.

Дверь распахнулась… Отозвалось многократное дребезжащее эхо. Первой кинулась к выходу Антонина. Несколько человек выбежали за ней. Не торопясь вышел и Валентин…

Оставшиеся сидели молча и ждали. Огляделись — стало просторно. Все знали, что это такое. Только пока не известно было — кого?

Приглушенное тарахтение в лесу как бы замедлилось, потом поперхнулось, и одновременно, даже с небольшим опережением, в землянке погас свет.

— Вот так. Самый подходящий момент…

— Петрулин, — окликнул хозяин, — как там с аккумулятором?

— На подзарядке, — раздалось, как из подземелья.

Чиркали и искрились сразу три «катюши» — добывали огонь. Наконец кто-то шарахнул трофейной зажигалкой, вспыхнул фитиль в гильзе.

— Вот это надежно…

Все оставшиеся в землянке сидели молча и ждали.

— Как в трибунале, перед приговором… — сказал Белоус.

— Наверное, умылся с утра, — проговорил Кожин, но голос дрогнул.

Сам думал, как и каждый, об одном: «Только бы не мой…»

После затянувшегося молчания Белоус произнес:

— Ты грозил, что приготовлен какой-то сюрприз. Подарок… — сказал и поперхнулся, показалось неуместным.

— Какой еще?

— Говорил, что припасено… Специально для нас…

— А-а-а… Это точно… — сказал хозяин. Стал произносить даже не строки, а отдельные слова:

Слушали, словно прорицание… И каждый выискивал в сочетании слов намек на собственную судьбу:

Обыкновенное стихотворение тут было воспринято как прорицание. Не каждый это понял, но почувствовали, пожалуй, все. В том была не столько сила самого стиха, сколько объединяющий опыт и предчувствия.

— Это ты сам сочинил? — спросил Романченко. — Здорово!

— Мне как раз семь лет исполнилось, когда этот стих уже был написан.

— А кто?

— Илья Эренбург.

— Он разве поэт? Он же знаменитый… — сказал Белоус.

— Говорят, в Париже был поэт, а у нас на публицистику перешел.

…Входили обратно по одному. Молча пробирались на свои места. Возвратились и ростовчане:

— Подорвался ординарец особняка.

— Ну, этот, худощавый, сутулый… Все время с котелком бегал на кухню.

— Куда-то не туда углубился.

— Да послал он его. Послал куда-нибудь «не туда»…

— Кто знает?..

— Да все знают…

— На чем подорвался?

— А не все ли равно…

— Надо знать.

— Опять на противопехотной. Только с каким-то фокусом. Особенец Бо-Бо говорит, что он по этому месту десять раз проходил — и ничего…

— Врет…

— При мне не упоминать этого имени! — скомандовал Романченко.

— Чем он тебе так насолил?

— Не насолил, а не упоминать!

— Объясни.

— Он… Моего солдата!.. Стал колоть. Твою… выблядка!.. В общем: «Как я там, за передним краем, да что говорил… в непосредственной близости?.. Да при входе… Да при выходе!.. И выбрал-то… которого я отроду туда с собой не брал!.. — неожиданно хохотнул. — А тот, мудила-мученик, пришел и с перепугу сам все рассказал. Вон Кожин свидетель! Я этого Бу-Бошу встретил на тропинке. «Другой раз, — говорю, — пойдешь со мной. Сам. И расспрашивать никого не придется!» Он туда, сюда: «Да я, да он…» — «Узнаешь, — говорю, — как там веду себя, петух ебатронутый!»

— Э-э-эй, полегче… — имелось в виду присутствие Юли, она сидела где-то в уголке, и про нее в темноте забыли.

Зажегся электрический свет, затарахтела электростанция.

— Давно надо было ругануться как следует — сразу бы вспыхнуло!

Щурились, пожимали плечами, корчили рожи — не у каждого хватило бы смелости, даже впотьмах, вот так, как Романченко, говорить про смершевца… Здесь все были свои и каждый вне подозрений, но СМЕРШ умел раздобывать сведения ниоткуда. Но почему-то всегда о своих, а не о противнике. И потом уже никому ничего доказать было невозможно.

— Контрразведка — это данная нам реальность, — туманно заявил рассудительный Курнешов и пригладил свою реденькую челку.