Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн

Стон. Стон… Стоннн… Колоколами над изувеченными деревьями.

Впереди идущий боец вдруг остановился и поднял руку.

Стон.

Откуда-то из-под земли.

И опять пошел дождь. Дождь, дождь, дождь. Взвод Павлова занял оборону по кругу вдоль заваленных взрывами блиндажей.

Остальные принялись копать сырую землю. Лопатками и руками. Увы, но откопали только одного бойца. Остальных немецкие снаряды похоронили в блиндажах полевого госпиталя. Молодой пацан разучился говорить – сильнейшая контузия. А жив он остался только потому, что его накрыло бревнами наката. Ударная волна оставила ему чуть-чуть воздуха для жизни. Последний из санинструкторов сильно забеспокоился, увидав у откопанного струйки крови изо рта и ушей. Типичная картина перелома основания черепа.

Не жилец.

Но не оставлять же его тут? Как же можно оставить-то своего? Сделали носилки из шинели и жердей. Кое-как уложили. И отправились снова в путь. Недолгий путь. Метров через сто – лес закончился, превратившись в дымящуюся пустыню переломанных деревьев.

Рысенков подумал и принял решение – ждать ночи и по темноте прорываться дальше.

Но ночь все не шла и не шла. Рота расползлась по воронкам, покуривая в рукав. Тела убитых выкладывали по периметру, прикрываясь ими от осколков. Немецкие тела, русские тела. Какая разница сейчас? Для живых-то?

И высоко-высоко, за холодными облаками, ангелы продолжали зажигать свои желтые фонари.

Кто-нибудь! Погасите Луну!

Никто не слышит… Некому… Некогда ангелам слышать. В неярких отблесках заката стерегут они души павших за Родину.

Роты имя им. Батальоны. Полки. Дивизии.

Волховский фронт – святой фронт.

Густой, серый туман молчаливо повис над огромным полем. Туман пах дымом, сгоревшей взрывчаткой, гарью горелого железа и человеческим посмертием.

Поле было искорежено рваным металлом так, что не было ровного места. Воронки, воронки, траншеи, снова воронки. Здесь, на этом поле, знаменитая солдатская примета "Снаряд в одну воронку не падает" – не работала. В одни и те же воронки падали и падали новые снаряды, новые мины, новые бомбы, снова и снова переворачивая землю, перемешивая ее с останками людей, лошадей, ящиков, гильз, осколков, винтовок. Лишь обугленные палки, когда-то бывшие деревьями, редко торчали из этой мешанины. Торчали молчаливыми горестными стелами к небу, которое в ужасе спрятало свои глаза за смрадным туманом.

Противогазные трубки извивались мертвыми червями, изорванные осколками лопатки валялись тут и там, россыпи гильз мрачно блестели ровным ковром, ржавели сотнями брошенные винтовки. Из одного заваленного взрывом окопа вертикально вверх торчал изогнутый ствол противотанкового ружья, на котором глубокими шрамами война высекла свои следы. И каски… Расколотые, пробитые, вывернутые наизнанку.

И тела, тела, тела…

Разорванные, простреленные, а, иногда, внешне целые. В летних выцветших гимнастерках, в серых фуфайках, в грязных полушубках.

И в серо-зеленых валяются рядом. Получили ту землю, которую им обещали. И сейчас эта земля постепенно переваривает их.

Кажется, что на этом поле нет никакой жизни. Лишь крысы шныряют между телами.

Но проходит секунда, другая и в тумане слышится чье-то покашливание, постукивание, переругивание. Постепенно, словно кроты из-под земли, появляются – живые. Они снова берут винтовки и пулеметы и снова готовятся начать бой.

Еще несколько мгновений и туман колышется от свиста первого в этот день летящего снаряда.

День начинается. Продолжается война.

— А ну – тихо! — толкнул спящего бойца сержант Пономарев.

— А? — встрепенулся тот и моментально получил по каске ладонью.

— Тихо, говорю! Храпишь тут как немецкий танк. Ползет кто-то, слышишь?

Боец кивнул и облизал губы – воды кругом полно, а пить хочется. Только вот ту воду, которая вокруг – пить нельзя. Слишком много трупного яда в ней. Прокипятить бы… А как? Вокруг слоеный пирог – немцы, наши, наши, снова немцы. Откроют огонь по дыму все. Так, на всякий случай. Когда был сухой спирт – кипятили воду в котелках и консервных банках. Но она все равно воняла тухлым мясом. А потом и таблетки закончились.

А к огромной воронке, в которой ночевали остатки взвода лейтенанта Кондрашова, и впрямь кто-то полз. Кто? В клочьях тумана не было видно.

— Смотри! — пихнул сержанта судорожно зевавший боец, с лица которого стекала ручейками жидкая грязь. — Вон ползут!

Сержант прицелился. Его "ППШ" был давно разбит, и он подобрал немецкий "Маузер" где-то у Черной речки. Хорошая машинка, кстати. Тяжеловатая, но зато перезаряжать её быстрее, чем "мосинку". У той ручка затвора торчит в сторону и при перезарядке приходится винтовку опускать вниз, к поясу. А "Маузер" хорош тем, что его затвор можно на бегу, не опуская карабин, передергивать. Скорострельность выше. Не намного, конечно, но… Но в бою выигрывает тот, у кого на полсекунды больше времени. Или хотя бы на четверть.

Сержант прицелился…

— Свинарка! — из тумана донесся тихий голос.

Пономарев ругнулся и так же тихо крикнул в ответ:

— Пастух!

Но винтовку не опустил. Пароль паролем, а береженого Бог бережет.

Через несколько минут в воронку свалились Москвичев с одним из своих бойцов.

— А… Сержант, — ухмыльнулся в усы лейтенант. — Кондрашов где?

— В соседней воронке – метров тридцать отсюда. Вон в ту сторону, — махнул рыжий замкомвзвода.

— А что не со взводом? — удивился Москвичев.

— А на всех места в одной яме не хватило, — буркнул челябинец. — Что там на верхах слышно, товарищ лейтенант? На прорыв когда идем?

Москвичев усмехнулся:

— Пономарев, тебя как мама звала до войны?

— Ко… Хм… Николаем. А что?

— Вот, Пономарев, назвали тебя в честь святого, можно сказать, человека, а ты вопросы не по уставу задаешь. Когда комроты решит – тогда и пойдем на прорыв.

— Так его ж убило, товарищ лейтенант? — подал голос кто-то из бойцов.

— А заместо него у нас Рысенков ныне, понятно? Так, я дальше пошел…

Москвичев перепрыгнул небольшую коричневую лужу на дне воронки и пополз было по откосу, как Пономарев дернул его за ногу:

— Тихо, товарищ лейтенант! Слышите?

В тумане зашевелился разбуженным медведем гул мотора.

— Танки!

— Этого добра еще не хватало, блин! — выругался Пономарев. — Надеюсь, не сюда!

В тумане звуки разносятся во все стороны и очень далеко. Совершенно было непонятно – откуда и куда двигаются танки. И самое главное – чьи они? Оставалось надеяться, что железные твари пройдут мимо. Но грохот постепенно усиливался. Казалось, он надвигается со всех сторон, отражаясь от горизонта и сталкиваясь волнами в единственной точке земного шара – воронке от полутонной бомбы, в которой скорчились десять бойцов, два ефрейтора, один сержант и один лейтенант – обычный стрелковый взвод РККА образца сорок второго года. Впрочем, тоже самое ощущали и в соседней воронке – там, где устроился лейтенант Кондрашов со своими ранеными. А моторы взрыкивали, фырчали, ревели, отдаваясь мурашками по коже.