Иван Черных - Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков

Снова зазвонил телефон.

— Товарищ подполковник, фашист! — запальчиво крикнул дежурный. — Со свастикой!

— Без паники, лейтенант, — как можно спокойнее сказал Меньшиков, заодно успокаивая и себя, — сердце так зачастило, что, казалось, содрогает все тело. — Возможно, наш летчик из плена сбежал (о таком случае он слышал недавно), а может… — Что еще «может», он и сам не знал. — В общем, встречайте, но будьте начеку, возьмите автоматы. Я сейчас подъеду.

Он позвонил в автопарк и приказал срочно выслать за ним машину. К счастью, шофер эмки находился в гараже, дежурный сообщил, что сейчас он подъедет.

Меньшиков вышел на улицу. Прожектористы не выключали прожектора, и в их лучах хорошо выделялся длинный фюзеляж приземлившегося самолета, работавшие моторы, два киля. Да, это был «Хейнкель». Он стоял почти посередине взлетно-посадочной полосы, молотя винтами. Вот в лучах мелькнули три фигуры. Надо бы выключить прожектора… Один из прибывших с КП полез на крыло, и в ту же секунду моторы взревели, «Хейнкель» рванулся с места. Вслед ему застрочили автоматы. Но что они могли сделать такой громадине! Самолет набрал скорость, оторвался от земли и исчез в темноте ночи.

Подкатила эмка. Меньшиков вскочил в кабину, крикнул: «На старт!»

Дежурный по полетам, молоденький лейтенант, недавно прибывший на пополнение, виновато доложил:

— Мы только на плоскость, а он, гад, по газам — видно, на шапках звездочки увидел. Если бы знали…

«Если бы знали… Если бы да кабы…» — усмехнулся над собой Меньшиков. Надо докладывать в штаб дивизии. За то, что упустили приземлившийся фашистский самолет, по головке не погладят. Расстроенный и обескураженный, Меньшиков поехал обратно в штаб. Почему «Хейнкель» произвел посадку на советском аэродроме? Заблудился? А откуда он знал сигнал «Я свой»? Совпадение? Но фашисты были наготове, моторы не выключили. Догадывались, что не у себя дома? Допустим. Но почему они кружили здесь, когда еще прожектора не были включены и никаких других ориентиров, за которые можно было бы зацепиться, не имелось? Что-то за всем этим крылось непонятное, загадочное. Ясно было одно: если фрицы рискнули на посадку, тому имелись серьезные причины. Наиболее вероятная из всех — кончилось топливо. В таком случае немцы далеко не улетят. И Меньшиков решил с докладом в штаб дивизии повременить, приказал дежурному по полетам обзвонить все близлежащие станицы и предупредить отряды самообороны о возможной посадке немецкого самолета, принятии мер к задержанию экипажа и немедленному сообщению об этом в полк.

Он сидел и ждал, листал секретные документы, но голова никакие приказы и указания не воспринимала. Мысль, что это за самолет и что за всем этим кроется, не давала покоя.

Начало светать, а ни из одной станицы из штабов самообороны, где круглосуточно дежурили комсомольцы, от зоркого ока которых ничто не укрывалось, звонков не поступало. Надо было принимать другие меры.

Меньшиков позвонил оперуполномоченному капитану Петровскому и, объяснив в двух словах суть дела, попросил приехать на аэродром.

Пока оперуполномоченный собирался, Меньшиков приказал подготовить к полету По-2, осмотреть, прогреть мотор. Сам же вооружился двумя автоматами (один для Петровского), дисками, гранатами-лимонками и поглядывал на небо, где все так же неслись рваные облака, прикидывая, куда улетел «хейнкель» и в каком месте он мог упасть или приземлиться.

Петровский, увидев на плече Меньшикова два автомата, понял, для какой они цели. Взял один, повесил себе на шею, как делали это немцы, спросил, кивнув на облака:

— Не помешают?

— Высоко не полезем. Твой сектор — правый.

Взлетели они в половине восьмого, а казалось, все еще светает — так низко стелились облака и так они были плотны, что солнце не пробивало их. Шли по курсу, по которому должен был уходить в сторону своих «Хейнкель», и если полчаса назад Меньшиков надеялся найти фашистский самолет, упавший или приземлившийся, то теперь эта надежда с каждой минутой полета на запад падала: видимость ухудшалась, а облака прижали их чуть ли не к самой земле. Но Меньшиков летел, делая змейки вправо, влево, внимательно осматривая каждый бугорок, каждый холмик.

У небольшой станицы взял курс чуть севернее, прошел еще десять минут и подумал: «А не повернуть ли обратно?», когда на серой от влаги и тумана стерне увидел что-то похожее на самолет. Полетел туда. Он! Тот самый «Хейнкель»!

Меньшиков сделал круг. Фашистские летчики произвели посадку по всем правилам аварийной ситуации — на брюхо. Винты моторов погнуты, за самолетом тянутся черные борозды, кабины пусты. Похоже, летчики остались живы. Но куда они подевались?

Пришлось сделать еще круг, побольше. Никого и ничего не видно… А сесть, пожалуй, можно вот на этом небольшом, с прошлогодним травяным покровом лужке.

Меньшиков повернулся к Петровскому, дал знак рукой, что идет на посадку. Тот понимающе кивнул.

По-2 чиркнул колесами по траве, легонько подпрыгнул пару раз и остановился. До «Хейнкеля» идти было километра полтора. Меньшиков выключил мотор, вылез из кабины. За ним спустился Петровский, щелкнул затвором, загоняя патрон в патронник.

— Подожди, — остановил его подполковник. — На всякий случай придется тягу сектора газа отсоединить, чтоб мотор не запустился. — Он открыл капот и с помощью ножа, который всегда носил с собой, отсоединил тягу, а провода магнето поставил крест-накрест. — Теперь не запустят. Только идем подалее друг от друга. Хотя вряд ли они спрятались в самолете — окоченели бы к утру.

Петровский шел справа, автомат наизготовку с пальцем на спусковом крючке, но по его спокойному лицу видно было, что встречи с фашистскими летчиками он не ожидает и автомат держит на всякий случай, для порядка. После последнего разговора о Туманове он стал с Меньшиковым еще официальнее, обращается только по делам. Он и раньше не отличался общительностью, а тут и совсем стал букой. Создавалось такое впечатление, что он знает о доносе и испытывает угрызения совести. Не зря говорят, что время стирает из памяти все — и радости, и обиды. Меньшиков, во всяком случае, прежней уязвленности не испытывал. И письмо вспомнилось просто так, без всякого повода. Наоборот, глядя, как смело и уверенно шагает оперуполномоченный, твердо ставя свои короткие, сорок пятого размера ноги, Меньшиков проникался к нему уважением. Волевой и сильный человек: вывести отряд из глубокого тыла противника, пробиться сквозь танки и пушки, по существу, с карабинами да пистолетами не каждый сумел бы. Ну а письмо — такая уж у него должность. В доказательство того, что за донос он на него не в обиде, Меньшиков достал письмо, протянул Петровскому.