Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день

Это ничего. Можно потерпеть. Она же отдохнула за ночь. И согрелась. Особенно в ванне. Поела. Вчера вечером целую тарелку супа съела, и сегодня утром. Даже с хлебом.

Сонгайлы очень славные люди. Хорошо, что Боренька дружит с Винцентом.

Да, есть еще порядочные люди. Есть. Это в гетто казалось — не найти. Правда, Даня долго искал. Но нашел же! А Сонгайлы сами предложили ей остаться. Пусть только на одну ночь, но ведь предложили. И что ей хочется помыться, догадались. И хлеба с настоящим чаем потом, уже в укрытие, просунули. Еще иголку и две пуговицы, — конечно, заметили, что вместо них только нитки торчат.

Было бы хорошо, чтобы Зелинскис и Дане предложил помыться.

Главное, чтобы согласился их спрятать. Там же во дворе есть сарайчик для дров. Если они с Даней укутаются в старые одеяла, то не замерзнут. А Зелинскис, когда придет за дровами, принесет в кармане что-нибудь поесть.

Это Даня так придумал. Зачем она спросила, что они будут делать, если Зелинскис откажется? И что он мог сказать?

Не надо думать об этом. Надо выглядеть как все, — ведь человеку, который идет по тротуару и без звезд, не о чем горевать. Хотя теперь у всех есть о чем.

Она должна добраться до аптеки, пока не рассвело. Нельзя ей быть на улице при дневном свете. Правда, и при вечернем нельзя. Но что ей теперь можно?..

Дойдет до аптеки, дойдет. Плохо только, что о Бореньке ничего не узнала.

Даня, конечно, будет недоволен ею. «А если бы тебя там задержали?» Так она же не к чужим людям пошла, а к Боренькиному другу. «По дороге могли задержать». Что правда, то правда. Могли.

Но туда ведь добралась. И сейчас доберется. Только — она чуть не остановилась от этой мысли — аптека еще, наверно, закрыта! Когда Зелинскис ее открывает? Куда деться? Скоро рассветет.

Некуда деваться. Она должна идти так же, как идет. Медленнее нельзя. Да и не поможет это, аптека уже совсем недалеко, за тем углом. Зайти в какой-нибудь подъезд и переждать тоже нельзя. Туда войдет кто-то или будет выходить, а она — на виду. Кто такая? Почему здесь стоит?

Мимо аптеки она прошла, не поднимая головы. Все равно видела, что жалюзи на окнах и на двери задвинуты. Даже разглядела, что в правом окне чуть белеет прежняя фарфоровая чаша, обвитая чучелом настоящей змеи. Зелинскис очень гордится, что эту змею он когда-то сам отловил.

Так куда же она идет?

Никуда.

Сказал бы ей кто-нибудь раньше, до войны, что доведется так вот брести по улице, не зная, куда идти, в какую щель себя спрятать от дневного света, не поверила бы — не может такого быть. Оказывается, может…

Да, во многое она тогда не верила. Не то чтобы совсем не верила, но когда беда где-то далеко и своими глазами ее не видишь, она вроде и не совсем беда. Ведь когда Даня, не доработав в клинике Фанзена, раньше времени вернулся из Берлина и рассказал, что там творится, она думала, что он преувеличивает. Это оттого, что он слишком близко принимает к сердцу все, что касается его Германии.

Очень он тяжело переживал, что Гитлер набирает силу, что такое множество немцев пошло за ним. А когда Гитлер занял Чехословакию с Австрией, и Францию, и Польшу, на Даню больно было смотреть, так он осунулся и постарел. Она, конечно, тоже переживала и, как все, боялась, что Гитлер на этом не остановится, но пока здесь жизнь еще была жизнью, а дом — домом, меньше, чем Даня, думала об этом. А Даню беспокойство не отпускало. Только он по обыкновению молчал.

Вдруг сзади послышалось знакомое постукивание множества ног о мостовую. Но ведь уже утро. Значит, их ведут на работу. Только на работу.

Колонна приближается. Узнать бы, как там, в гетто? Акции ночью не было? А в те, другие ночи, когда они сидели в подвале?

Первые ряды уже поравнялись с нею. Но спросить все равно нельзя. Да и не ответят — когда ведут по городу, разговаривать запрещено.

Нельзя ей идти рядом с колонной. Конвоиру это может показаться подозрительным. Надо свернуть в подворотню и переждать.

Двор небольшой. Но кругом окна, она на виду. Значит, должна войти в подъезд. Только спокойно, как человек, который пришел к живущим в этом подъезде знакомым.

Здесь ее из окон не видно, можно переждать. Потом, будто не застав своих знакомых дома, она выйдет отсюда. За это время Зелинскис откроет аптеку. Ведь уже почти светло. Увы, слишком светло…

Вдруг наверху стукнула дверь. Забыв свое намерение выглядеть спокойной, она поспешно вышла. Пересекла двор. Снова оказалась на улице.

Здесь еще светлее. Все равно надо идти. И ни на кого не смотреть, чтобы и на нее не обратили внимания. Она должна дойти. Но оттого, что там, в подъезде, немного постояла, ноги стали будто не свои. Свои они, чужие не болят.

Аптека уже близко. Совсем близко. Открыта!

Она пошла быстрее. Да, да, жалюзи раздвинуты. И никто не идет навстречу. Значит, некому ее узнать. А если кто обгонит, то это ничего, по спине нельзя отличить, арийка она или не арийка.

Перед самой аптекой вдруг екнуло сердце. И сильно забилось. Это от страха. Бояться нельзя. Надо подняться на эти две ступеньки, взяться за ручку двери и войти.

Испуганно и, кажется, слишком громко тренькнул колокольчик.

Никого нет.

Все здесь, как было раньше. Полки. Те же ряды фарфоровых флаконов с лекарствами. И зеркальная дверь между полками та же.

Внезапно она открылась, и оттуда, из каморки Зелинскиса, вышла незнакомая женщина. Но в белом халате.

— Я вас слушаю.

— Позовите, пожалуйста, если можно, господина Зелинскиса.

Женщина усмехнулась. Приоткрыла дверь-зеркало.

— Рудольф, тут опять спрашивают покойного Зелинскиса.

Покойного?!

Вышел незнакомый мужчина. Молодой, широкоплечий, с напомаженными до блеска волосами. А в лацкане халата… заколка-свастика.

— Это Зелинскис вас привадил ходить сюда?

— Нет, нет! Я сама. Случайно. Проходила мимо.

Хотела попросить что-нибудь от головной боли.

— Странно…

Как предупредить Даню, чтобы он не шел сюда?

— Мы даже не были знакомы. Я знаю, как его зовут, потому что раньше, когда-то так называлась эта аптека. Зелинскиса. — И повторила: — Я только хотела попросить что-нибудь от головной боли.

— Что за странное совпадение. В этом же меня вчера пытался убедить один старик.

— Старик?

— Которому следует носить желтые звезды и находиться совсем в другом месте. К вам это, кажется, тоже относится?

Значит, Даня беспокоился за нее и вышел следом.

— Боже мой, что с ним?

Женщина ухмыльнулась:

— Почему вы думаете, что это должно нас интересовать?

— Не должно. Но я вас очень прошу, скажите мне, пожалуйста, что с ним.

Новый хозяин аптеки прервал ее:

— Позвонить в полицию или сами уйдете?

— А он, тот старик, который вчера был, сам ушел?

— Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию.