Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Потом я выбрался из вагона и спрыгнул в канаву рядом с насыпью. Подождал, когда прекратится винтовочный огонь. Скорее всего, стреляли всего лишь несколько партизан. Но ущерб оказался значительным. Пустой вагон, прицепленный впереди локомотива, и сам паровоз были сброшены с рельсов. Передняя часть первого из длинных экспресс-вагонов была сжата так, словно он был сделан из фанеры. Имелись убитые и раненые.

Через несколько часов со следующего на пути поста пришла укомплектованная рабочими ручная дрезина. Утром мы смогли наконец продолжить свою поездку. Тем временем была установлена причина взрыва. Русские импровизаторы умудрились с помощью сильно запутанной проволоки подорвать заложенную под рельсы мину, по всей видимости, самодельную. После этого они скрылись, предварительно нагнав несколькими выстрелами страху Божьего на пару путешествующих армейских финансистов.

Этот случай привел к тому, что по крайней мере в течение следующих двадцати лет я никогда не садился в первые вагоны пассажирских поездов.

От Минска мой путь лежал дальше на запад. После отступательной операции под кодовым наименованием «Буйвол», проведенной весной 1943 г., Гжатск был оставлен. Я должен был продолжить путь в сторону Спас-Деменска и остановиться в Ельне. Многие дома были там разрушены. Целыми оставалось только несколько построек, которые являлись отличительными чертами этого прифронтового городка. «Солдатская гостиница» размещалась в одноэтажном доме. На следующий день в дивизию должна была пойти машина. Так что я оставил за собой соломенный матрас, как последнюю мягкую постель перед прибытием на передовую. Потом я пошел во фронтовой кинотеатр посмотреть фильм «Судья Саломеи».

Кино еще не закончилось, когда неожиданно раздался гул моторов вражеских самолетов. В то время, как вокруг уже падали бомбы, все бросились в подвал кинотеатра. Опыт учит, что это хороший признак, когда слышишь свист бомб, потому что в таком случае они взрываются где-то подальше от тебя. Но в тот момент это было слабым утешением. Оставалось отвратительное чувство необходимости сидеть на корточках в переполненном подвале без всякой возможности хоть что-нибудь сделать. Около 150 солдат было собрано в одном помещении площадью около семидесяти квадратных метров. Потолок поддерживался всего лишь одним столбом. Все больше и больше бомб свистело и взрывалось.

Я уже размышлял, не стоило ли мне выбраться наружу в одну из пауз между воздушными ударами. Тогда со мной заговорил служащий полевой жандармерии из нашей дивизии и предложил перебежать вместе с ним в бункер, где находились жандармы. Он догадался, что я был из «Седьмого», по белым петелькам на моих погонах. Мы тут же выбежали из подвала и были очень рады, что вырвались из этой клетки. Бомбардировка продолжалась до часу ночи, но жертв было немного. Самое главное, не произошло прямого попадания в кинотеатр, чего мы так боялись.

Из Швейдница я выехал 23 мая и после двух наполненных событиями дней и ночей прибыл в свою роту. Я доехал на машине полевой почты от Ельни до дивизионного командного пункта, который находился в Алексино. Там же располагался и главный перевязочный пункт, работавший с полной нагрузкой. Предыдущей ночью один батальон из 461-го полка нашей дивизии проводил наступательную операцию, в которой потерял половину своего личного состава. Дальше путь лежал мимо цветущих лугов и сверкающих серебром берез по тщательно проложенным грунтовым дорогам. Вечером я наконец добрался до линии фронта, где, по сравнению с приключениями во время поездки, царил покой.

25 мая я написал отцу, что в полку меня ожидал «сердечный и очень хороший» прием. Я уже встретил многих людей, которых знал. Спокойствие на наших позициях «пошло мне на пользу». (Я находился в довольно сильном напряжении.) Только время от времени наблюдался беспорядочный артиллерийский или минометный огонь. Но скоро, говорилось в моем письме, я должен был «привыкнуть» к жизни на фронте, и необходимое спокойствие вернется. Я благодарил отца за то, что он и мать научили меня сделать правильную, истинную христианскую веру частью своей жизни, потому что ее подлинная ценность лучше всего познается на фронте. Я писал, что мне очень помогал Новый Завет, который дал мне отец. Он написал для меня посвящение из 90-го псалма: «Тысяча падет возле тебя и десять тысяч по правую руку от тебя, но ты поражен не будешь». Поэтому я был «преисполнен уверенности». Бог проследит за тем, чтобы все было хорошо.

Нашим ротным командиром был обер-лейтенант «Жорж» Хентшель из Верхней Силезии. Старшиной роты был обер-фельдфебель Палиге из Троппау. Оба они были призваны из запаса и еще в 1942 г. были награждены Германскими Золотыми Крестами. Мои товарищи Вальтер Хеншель и Людвиг Поповски были взводными командирами в 11-й и 7-й ротах, а я командиром взвода в 10-й.

Протяженность траншей на участке роты составляла один километр. Правый фланг состоял из отрезка «почтового тракта», проходившего через деревню Иваново. От находившихся в ней когда-то домов остались только обугленные бревна и части стен. Два взвода роты находились в траншеях в главной полосе обороны. Третий был выдвинут вперед в качестве сторожевого охранения. Расстояние до противника от нашего участка составляло 1800 метров. Сторожевые посты располагались в 800 метрах перед нами. Именно на такую дистанцию были установлены наши винтовочные прицелы. Время от времени русские выпускали одиночные снаряды из миномета или из «рашбума». «Рашбум» было названием, которое мы дали русскому полевому орудию, противотанковой пушке, которая била по цели прямой наводкой так, что звуки выстрела и разрыва снаряда почти сливались в один. Такой звук передавался словом «рашбум».

Настроение у людей было замечательным. Зима прошла, и они пережили отступление. Осознание своего превосходства над противником стало укореняться снова. «В такой войне мы можем держаться годами», считали они. В боях под Гжатском участвовал только второй батальон, но не третий, в котором я теперь находился.

По опрометчивости я взял с собой на фронт свои золотые карманные часы. Я носил их в алюминиевом футляре, в котором с одной стороны было окошко из целлофана, через которое можно было видеть циферблат. Но было трудно каждый раз доставать его из кармашка, вшитого в нательный пояс. Так как я мог получить положенные мне водонепроницаемые наручные часы со светящимися цифрами на черном фоне, я рискнул послать карманные часы домой. Они дошли. Хотя уверенности в этом не было, поскольку, несмотря на самые суровые наказания, случаев воровства было много. От воров не была застрахована даже полевая почта. Это были часы, которые я получил от Рудольфа Ленера в качестве подарка на конфирмацию. До этого они в течение многих лет лежали на его письменном столе.