Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Осенью 1946 г. в лагере произошло большое событие: администрация раздобыла старый рентгеновский аппарат. Поскольку он не был приспособлен для изготовления снимков, то лагерные врачи, доктор Эйтнер и еще один человек, фамилии которого я не помню, использовали его, чтобы делать рисунки грудины. Обширное воспаление легочной плевры и реберной надкостницы, которое я получил в результате ранения в 1945 г., было изображено на рисунке, что произвело сильное впечатление на русских офицеров медицинской службы. Таким образом, меня вновь освободили от тяжелой работы.

Примерно в это же время был закрыт инфекционный госпиталь в Инстербурге, а остававшиеся в нем врачи были переведены в наш лагерь. Среди них были хирурги Вальтер и Дрешлер, патологоанатом Шрейбер и некий доктор Киндлер. Однако в качестве врачей их больше не использовали, так как в этом не было необходимости. За исключением Киндлера, я встречался с этими докторами, когда учился в Вене. Еще одним человеком, прибывшим в лагерь из инфекционного госпиталя, был фармацевт Вильгельм Цельброт. Он стал моим близким товарищем и другом и остается им до сих пор. От доктора Фрица Вальтера я узнал, что он был учеником знаменитого хирурга Эйзельберга.

Должен добавить, что доктор, который проводил рентгеновское обследование, посоветовал мне поменьше бывать на солнце. Его совет явно указывал на то, что я заразился туберкулезом. В то время туберкулеза очень боялись, и я был потрясен. Однако это смягчалось тем, что у меня не было высокой температуры и в туберкулезный барак меня не отправили.

Характерным для нашего пребывания в русском плену было постоянное чувство неопределенности относительно того, что с нами будет дальше. Постепенно оно притуплялось, но никогда не исчезало полностью. Огромным облегчением и шагом к надежде на освобождение стало то, что в июне 1946 г. нам разрешили написать своим родственникам. Многим из нас надо было еще выяснить, остались ли наши родственники живы.

Это касалось и меня тоже. Мы с братом Руди уговаривали мать бежать на запад. Кому и куда я должен был писать? К тому времени мои чувства к Гизеле охладели.

В свете того, что мы слышали об обстановке в Восточной Германии и поскольку в последний раз я получил от нее известие из Саксонии, посылать ей письмо казалось мне бессмысленным. Поэтому я послал выданные нам почтовые открытки Красного Креста на наш домашний адрес в Штокерау и тете Ильзе Штейнбах в Вену.

Первой до моих родственников дошла открытка, посланная тете Ильзе 27 июня. Она получила ее 21 сентября и немедленно переслала моим родителям. Но первый ответ пришел только в январе 1947 г. 20 января до меня дошла открытка от матери, которую она написала 20 октября 1946 г. Мой адрес был следующим: Москва, СССР, Красный Крест, почтовый ящик 445.

Новость о том, что почта уже находится в пути, обсуждалась неделями. Длившееся месяцами ожидание было мучительным. Кто получит мои открытки? Каким будет ответ? Конечно же, когда пришло время и я узнал почерк любимой матери, то я очень обрадовался. Однако я понял, что еще раньше мне писал отец.

«Мы благодарим Бога за то, что ты еще жив и здоров. Очень скучаем и ждем тебя домой. Семейства Ленер и Вагнер, а также тетя Лотте потеряли в Дрездене все. Семья Ленер живет сейчас у друзей в Аахене, и дела у них идут неплохо. Гизела Питлер живет в Оберлинде и спрашивала о тебе. У нас все хорошо, хотя квартира у нас маленькая. Сегодня у отца было много работы, и он очень устал. Сердечный поклон от нас троих! Твоя мама».

К моему великому удивлению, на открытке был указан обратный адрес: «Верхняя Австрия, г. Браунау, Линзерштрассе, 41». Но больше всего меня огорчило то, что мать не написала ничего о Руди. У меня сразу возникло страшное подозрение, что его уже не было в живых. Подозрение подтвердилось через шесть дней, когда я получил первую открытку от отца. Даты на ней не было. Он писал, что они не получили от меня писем, которые я отправил в Штокерау, и что узнали обо мне только от тети Ильзе. Единственное, что они получили от меня, был клочок бумаги, который я передал через своего земляка Франца Хайнца. Семья получила его накануне Рождества 1945 г., и это было для них огромной радостью. Затем последовала страшная новость.

«В то время мы еще не знали, что за шесть месяцев до этого наш дорогой Руди был призван к Господу. Он пал в бою 10 апреля 1945 г. в Тюрингии. Трудно быть без него, но пусть тебя утешат слова, которые мы поместили в траурном объявлении: «Я любил тебя от века и до века, посему взял тебя к себе от доброты сердца моего». Мы не сомневаемся, что Господь, хотя он и возложил на нас тяжкие страдания, оказал Руди величайшее благо, взяв его к себе из этой жизни в лучший мир. Утешайся этим и молись о том, чтобы Бог сохранил нас в истинной вере, чтобы, когда настанет день, мы снова встретились с нашим дорогим Руди и воссоединились все во славе. Мы рады, что получили наконец от тебя весточку, и ждем твоего возращения домой. Здесь мы находимся с 20 мая 1946 г.».

Третью открытку я получил 15 февраля 1947 г. В ней содержались дополнительные подробности о том, что происходило с нашей семьей. 15 декабря 1946 г. состоялось официальное введение отца в должность приходского священника. Гимназии в Браунау не было, Лизль посещала школу и занималась на курсах латинского языка. В Штокерау оставаться было нельзя из-за больших разрушений. Приходская церковь и все дома вокруг нее были полностью разрушены в результате воздушного налета 20 марта 1945 г. «Отец вернулся домой 9 марта 1945 г. и похороны прихожан стали его первым служением. 2 марта 1945 г., после однодневного отпуска, Руди в последний раз покинул дом. Твой отец так и не увидел его. Теперь он покоится поблизости от знакомых нам мест, в округе Хильдбургсхассен возле Глейхберга. Фрейлейн Вейдман навещала его могилу. За ней ухаживают учителя и ученики сельской школы. Пусть Бог хранит тебя и скорее отправит домой».

Я глубоко сожалел о потере брата, спутника моей юности, который всегда был таким жизнерадостным и с которым в последние годы у нас было такое прекрасное взаимопонимание. Тяжелое горе постигло и тетю Ильзе, которая сообщила матери, что Йорг, отец троих ее детей, был убит в самом конце войны. Таким образом, после гибели моего дяди, Эриха Шейдербауера, у озера Ильмень в ноябре 1942 г., на войне было убито трое мужчин из числа наших ближайших родственников. В свете того, что произошло с ними, я считал, что это было несправедливым по отношению ко мне. Поскольку эти трое не подвергались смертельной опасности так часто и так долго, как это было со мной, то я полагал, что убить должны были прежде всего меня. Не они, а я оказался под защитой невидимой руки Бога, которую я нередко ощущал над собой во время войны w в плену.