Георгий Брянцев - По ту сторону фронта

Через два дня после смерти Найденова на кладбище явились представители комендатуры и гарнизона. Они осмотрели церковный подвал и решили оборудовать в нем бомбоубежище.

Надо было принимать срочные меры. Беляк и Микулич обсуждали положение вдвоем. Информировать бюро окружкома не хватало времени. Вынести типографию они не решились, опасаясь внезапного появления немцев. В конце концов приняли решение залить цементом пол той комнаты, где был люк, ведущий в нижнее подземелье. Цемент хранился тут же в подвале. Вечером Беляк пришел к Микуличу, и за ночь вход в типографию был замурован наглухо.

А наутро, явившись в управу, Беляк узнал, что Герасим Багров умер, не проронив ни слова. Об этом рассказала машинистка Соколова.

Снежко повез в лес печальные вести.

Лето было на исходе. Отряд обжился на новом месте и устроился гораздо лучше, чем раньше. Он занимал возвышенность, окруженную топями, пробраться по которым без проводника было почти невозможно. Отпала надобность минировать подходы к лагерю, оказалось возможным оставить всего две заставы: болота тянулись почти непрерывно, отовсюду защищая расположение партизан.

В запасном лагере нашлось много землянок, крепких шалашей, добротно отстроенных руками красноармейцев. Но и их уже не хватало. Отряд рос не по дням, а по часам. Мобилизация, которую все же провели партизаны среди окрестного населения, дала отряду почти две сотни боеспособных мужчин-добровольцев. Тридцать человек прислал из города Беляк. Теперь количество бойцов доходило до восьмисот.

— Народ поднимается… Народ! — радостно говорил Пушкарев. — Да разве можно одолеть такую силу? Никогда!

Это было именно так. Партизанское движение росло, ширилось, превращалось в священную народную войну.

Теперь гитлеровцы уже не думали о блокаде отряда. Они только укрепляли свои гарнизоны в ближайших селах, стараясь защитить от партизан свои коммуникации. Но диверсии на железной дороге, крушения вражеских эшелонов не прекращались. Они вошли в систему боевой деятельности отряда, и о них регулярно сообщали сводки Совинформбюро.

Как-то ранним утром Зарубину доложили, что западная застава задержала пятерых вооруженных конников. Они назвали себя партизанами. Бойцы заставы спешили их, обезоружили и под конвоем направили в расположение отряда.

— Где же они? — взволнованно спросил Зарубин.

— Сейчас подойдут, — сказал посыльный.

Все высыпали из землянки. По лагерю под конвоем вели группу людей, и Зарубину было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в том, что пришли свои. Двоих он сразу узнал. Это были партизаны, посланные почти год назад на поиски соседних отрядов. Трое других были, видимо, гости. Партизаны, узнав своих, шумно приветствовали пришедших.

Впереди шагал с кожаной кепкой в руке среднего роста, но широченный в плечах, толстогубый и густобровый здоровяк лет тридцати пяти, с трубкой в зубах. На его загорелой, совершенно гладкой, точно отполированной голове поблескивали солнечные лучи.

Окинув веселым взглядом собравшихся партизан и сразу определив, что Зарубин является командиром, здоровяк направился к нему и басом загремел:

— Прямо скажем: отлично гостей встречаете! — Он раскатисто захохотал. — Видать, здорово на молоке обожглись, коли на воду теперь дуете. — Он протянул Зарубину свою широченную ладонь и представился: — Начальник разведки отряда, которым командует товарищ Локотков. Лисняк моя фамилия. А это товарищ Охрименко Дмитрий Константинович, а это мой ординарец Павел Цибульков. А то ваши два… Прошу любить и жаловать.

— Не обижайся, товарищ сосед, за встречу, — сказал Зарубин, — сам знаешь: лесные порядки.

— Брось, майор! Обижаться не на что, — ответил Лисняк. — Правильно действуете. Я сразу понял: видно, ученые ребята. А ну, веди в свои хоромы.

Все проследовали в штабную землянку, которая здесь была гораздо просторней, чем в старом лагере.

После бурной и радостной встречи возник первый тревожный вопрос.

— Сколько человек приходило от нас? — спросил Пушкарев.

— Трое, — ответил Лисняк, старательно обтирая платком лицо и голову. — Эти вот двое, — он кивнул в сторону посланцев отряда, — ну и мой коллега, Георгий Владимирович Костров.

— А где же он? — с беспокойством спросил Добрынин.

— Остался около разъезда. Залег и посвистывает, — ответил Лисняк. — Говорит, что там его человек на разъезде и на свист обязательно выйдет. К вечеру обещал тут быть. К нам он пешим пришел, а от нас верхом едет. Ну и голова же этот Костров! Прямо академия! Как начал с нашими пленными болтать, мы аж рты раскрыли.

Все облегченно вздохнули, узнав, что Костров вернулся целым и невредимым.

Выяснилось, что вторая группа связных в отряд Локоткова не приходила и никаких слухов о ней не было. Наверное, попала в руки врага.

— А вы чего же, чертушки, столько пропадали? — обратился Пушкарев к двоим делегатам отряда.

Те смущенно начали оправдываться, но на помощь им пришел второй гость, Охрименко.

Он объяснил, что по приходе в отряд Локоткова один из партизан заболел тифом, а второй не решился оставить товарища. А когда больной поправился и встал на ноги, изменилась обстановка. Гитлеровцы начали активные действия против отряда, и партизаны вынуждены были покинуть прежний район и уйти на сорок километров к западу. Теперь, когда отряд снова возвратился на старое место и туда пришел Костров, решено было идти всем вместе.

Охрименко прибыл как представитель партийной организации отряда, которым командовал Локотков. По предложению Кострова его на общем собрании избрали в состав бюро подпольного окружкома партии. Охрименко был пожилой человек лет под пятьдесят с мечтательными карими глазами.

— Ну, а теперь рассказывайте, как живете и бьетесь с фашистами, — сказал Лисняк. — Я послушаю, а как стемнеет, так и домой.

— Что так быстро? — поинтересовался Добрынин.

— Дел много, да и представитель наш полномочный — Охрименко — у вас остается. — Лисняк опять разразился хохотом. — Вроде как полпред.

— Никуда вы не поедете, — спокойно сказал Зарубин.

— А вот поеду!…

Зарубин покачал головой.

— А давай поспорим, — предложил Лисняк.

— Согласен, — ответил Зарубин. — Если уедете раньше двенадцати, я даю пару коней на выбор, а не уедете — отдаете мне пару своих.

— Добре! — сказал Лисняк. — Ровно в двадцать три ноль-ноль я пожму твою лапу, прихвачу пару коников — и будь здоров!

Пушкарев, Добрынин, Рузметов и другие командиры переглянулись и сдержали улыбки. Им понятна была уверенность командира.

— Верный выигрыш, — шепнул на ухо Добрынину Веремчук. — Пара коней, да еще по выбору. Красота!