Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу

— У нас решение суда, и этот ребенок их, — со взбухшими на шее венами напирала Хозяйка.

— Знаю я ваш суд, самый «гуманный в мире»! — со злостью кричал доктор. — Всю страну продали, теперь и за детей взялись, генофонд! Под корень рубите! Вон! Вон из моей санчасти, с нашей территории!

— Вон! Вон! — теперь уже дружно поддержали и больные бабушки.

После этого еще день-два была тишина. А Мальчик уже пошел на поправку. И хотя ходить ему еще не разрешалось, но на постели прыгал он как хотел, и уже скучно стало ему средь бабулек, хоть в колонию возвращайся. И если днем еще терпимо, то вечером все бабульки куда-то гурьбой уходят, и такая тоска, аж жуть, к тому же из коридора доносится почти каждый вечер какая-то до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. И он уже не первый вечер к ней прислушивается и почему-то непременно свой город, свой «Детский мир» и своих родителей со слезами вспоминает. А на сей раз мелодия до того знакомая, тянущая прямо за душу, что он не стерпел, хоть и строго запрещено, сполз с кровати и буквально на четвереньках, пополз из палаты. А там дощатый коридор, с картинами на стенах и более просторный холл, где сидят престарелые люди, и что он видит?! На небольшой сцене пожилая женщина со скрипкой.

— Учитал! Бабушка Учитал! — изо всех сил закричал он.

Этот вечер, пока он не заснул, она сидела с ним. И утром, когда он проснулся — она, улыбаясь, рядом. И как ему радостно, хорошо, как давно-давно не бывало. А еще через пару дней ему уже разрешили не только встать, но даже и обувку надевать. И все вроде бы хорошо, да вновь скандал, только Мальчик этого уже не видел. Где-то на подступах к дому престарелых штурм, с судебным приставом и с милицией. Все бабушки и дедушки стали стеной; «инородцев» в свой дом не пустили.

И в тот же день, уже к вечеру, у кровати Мальчика расширенный «консилиум» — здесь почти что сотрудники и обитатели дома престарелых, и все смотрят на Мальчика.

— Ты как хочешь, — наконец тихо у него спрашивает доктор, — туда, где «благодать», или еще как?

— Учитал! Учитал! — прильнул Мальчик к бабушке.

— Домой хочу, домой! Там, где «Детский мил», где Вы меня учили.

— Там ведь война.

— Там уже ждут меня мои Папа и Мама. Там «Детский мил» и там мой дом.

— Мой дом тоже там, — тихо прошептала бабушка Учитал.

— Да, да, наш дом там, — жалобно сказал Мальчик, схватил сморщенную руку бабушки и поцеловал.

В тот же вечер доктор привез для Мальчика новую теплую одежду, обувь и уже ночью он же их отвез на вокзал. Ехали на поезде, потом на другом, и на автобусах. И оказалось, что это не так близко, как на карте виделось. И тем не менее, через двое суток, тоже к вечеру, они добрались до Грозного. И этот город был не сказочный и словно не родной. Все разрушено, грязь, мусор, людей мало — и те какие-то хмурые, настороженные, прибитые. Осень в разгаре, идет мелкий дождь, а они — бабушка с рюкзаком на спине, с футляром для скрипки в одной руке, другой держит Мальчика; все стоят на так называемом вокзале и не могут ничего понять, будто в чужом городе, и все здесь действительно иное.

Лишь надвигающаяся страшная ночь заставила бабушку тронуться. Кругом мрак, блокпосты, хмурые люди с оружием, а улиц не узнать, еле-еле по памяти. И все же до Первомайской они дошли. Дом бабушки полностью разрушен, и соседние тоже, и во всех разбитых окнах мрак, ужас.

— Пойдемте ко мне, — почему-то не унывает Мальчик, — там меня ждут Мама и Папа.

Выбора не было. Уже в густых сумерках они тронулись в сторону Сунжи. Здесь та же картина, «Детского мира» давно нет, и уже Мальчик в темноте тащит бабушку.

— Вот наш дом, — они вошли в сырую, темную, продуваемую арку.

— А вот наш подъезд, — будто по нюху ориентируется Мальчик.

А подъезд хоть и разбит, да кое-как ухожен, и видно- здесь ходят, и даже веет жилищем, теплом. Из-за прыти Мальчика, чуть- ли не бегом взошли на второй этаж. У закрытой металлической двери мокрая тряпочка, свежие следы.

— Папа, Мама! Я велнулся! Отклойте, — застучал Мальчик.

Дверь открылась.

— Тетя Ложа? — удивился ребенок.

— Кjант, дашо Кjант [4] Кjант, дашо кjант! (чеченс.) — Мальчик, золотой Мальчик! (сын, ребенок, молодец). , — женщина села на колени, обняла Мальчика, дрожа тихо заплакала.

Мальчику она приходилась тетей — двоюродной сестрой его матери. По-настоящему звали ее Марха [5] Марха (чеченск.) — облако, туча. . Видать кто-то из предков решил, что она чересчур чернява или еще как. Правда, это имя с ней не прижилось и еще, где-то в начальных классах, ее стали почему-то называть Розой, так и пошло с тех пор — двойное имя, что нередко у чеченцев встречается — по документам Шааева Марха, а в жизни просто Роза.

Сказать, что от смены имени жизнь ее стала цвести, — невозможно. Скорее ее судьбе соответствовало настоящее имя, и не облако, а скорее сумрачная туча.

Ее отец, из-за депортации не образованный, занимался отходничеством, словом, шабашничал где-то в Сибири, дома появлялся только в зимние месяцы, изрядно пил, и когда Розе было лет десять, он умер. А Роза, старшая, — еще два брата, — с детства, как могла, помогала матери. Окончив лишь восьмилетку, она устроилась на курсы швеи-мотористки, потом более пяти лет занималась нудной, пыльной работой на трикотажной фабрике, и лишь когда самый младший брат окончил школу, она, как сама считала — уже в солидном возрасте, шел двадцатый год, — наполовину осуществила свою мечту, поступила если не в мединститут, то хотя бы в медучилище. И отучилась только год, как ей вдруг сделали предложение.

Ни с того ни с сего, а как-то вечером старики пришли, оказались сваты. А сам молодой человек только раз показался. Да и что ему показываться, ухаживать, совсем рядом, в одном из пригородов Грозного живет. Так она его — Туаева Гуту, как «рыжего Гуту», с самого детства знает.

И кто бы мог подумать, что судьба так распорядится. Вроде совсем незаметный был парень, лет на пять старше нее, а в последнее время так раскрутился, что только о нем во всей округе говорят. Ныне рыжий Гута заготовителем шерсти где-то в Калмыкии работает, раз в месяц в Грозном показывается, и каждый раз у него новая машина. И братьям двум машины купил, и дом огромный строит, и вообще, совсем по-иному Туаевы жить и выглядеть стали.

Конечно, все это хорошо, и мать Розы и вся родня согласие дали, да и как иначе, вроде все нормально. Однако сама Роза, может для порядку, хотя до этого особых предложений и не поступало, взяла некоторый тайм-аут, стала все взвешивать.

Минусы есть. Рыжий, синеглазый — такие ей не нравились, но, ей — Богу, и признаться грешно, а иным отныне она мужчину и не представляет, ведь надо как-то разбавить ее «загар». Не образован, или малообразован, хотя говорят, что есть у него «корочка» какого-то грозненского техникума, и якобы, по специальности — бухгалтер-экономист. Так диплом о высшем образовании сейчас не проблема, лишь бы деньги были, а они у него есть. Главное, что Гута уже определился в жизни, свой хлеб имеет, а не как иные в штопаных штанах ходят. Словом, эти минусы в плюсы превратились. Да минус есть, и еще какой. Роза ревнива, очень ревнива, а ее жених уже был женат, и знает она ту девушку, правда, недолго они вместе жили и детей не заимели. В общем, согласна, к тому же Туаевы чуть ли не клятвенно заверили — учится Роза и дальше будет, им в доме свой медработник весьма кстати.