Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу

А Афанасьева будто не на войне:

— Что ж это такое?

— Хищники добычу не поделили, — констатировала диагноз взводный врач.

Трупы где-то закопали, моментально о них забыли, и вновь закипела работа. Правда, Столетов себя не утруждает, да и как командира подразделения побеждающей армии можно утруждать, тем более в таких условиях. Великолепный замок на склоне горы, а вид! Роскошное ущелье, весна наступает, птички поют. И питание соответствующее — носится Афанасьева сутками с подносом, как бойкая домработница. И теперь, когда даже от врача чувствуется запах спирта, Столетов морщится, возмущается:

— Что за вонь климат портит? Меня от вас тошнит!

Еще бы, из соседнего городка с музыкальным названием Кремс-ап-дер-Донау через день привозится свежее пиво, но это только днем, а вечером, вечером чуть ли не званные вечера, правда, гостей нет, и не дай Бог, все скрыто, но вино, старинное марочное вино, покрытое многолетней паутиной, из прохладных подвалов замка, просто так пить нельзя — потомки не поймут, и после достойной сверхурочной службы, ближе к полуночи, Столетов и та пара пожилых «пакостников» уединяются в огромном зале, и переодетая к этому торжеству Афанасьева полностью заполняет местный колорит: исполняется «Венский вальс», «Голубой Дунай» и «Небо над Альпами».

То, что война заканчивается, чувствуется во всем, особенно в армейской дисциплине. И со временем все меньше и меньше доставляется предметов в «закрома» — каждый взвод стал «спецвзводом», каждому оставшемуся в живых солдату хочется домой сувенир взять, а у офицеров аппетит соответственно выше.

Вновь загоревали «пакостники», решили: «если гора не идет к Магомету», — в общем, в сопровождении охраны сами стали по объектам мотаться, благо нюх и художественный дар есть, и людей, приближенных к культуре и искусству, они любят и ценят, и как ни был удивлен Столетов, а в группу оценщиков включили и Афанасьеву — она должна оценивать состояние музыкальных инструментов.

В первый раз отсутствовали в замке трое суток. Как приехали, Столетов пригласил к себе Анастасию и все расспрашивал, беспокоился, увидев, что устала, сам уложил спать. Когда возвратились из второго «похода», тоже три дня, командир был с ней еще нежнее.

— Да любит он тебя, ревнует.

— Все время тебя вспоминает, — говорили Анастасии поварихи.

А Столетов заявил:

— Афанасьева по приказу и по актам — писарь-делопроизводитель, военную дисциплину воинскую надо соблюдать. Короче, нужнее здесь.

Этим Столетов, может, спас ей жизнь, потому что в очередной «поход» ее группа попала под обстрел: двоих ранило, двоих убило. Всё-таки война!

И слава богу, что любая война, даже такая кровопролитная и затяжная, как Вторая Мировая, или как для Афанасьевой — Великая Отечественная, в конце концов завершается.

По радио услышала Анастасия эту новость, забылась и прямо в «главной книге» написала крупно — «Ура!»

Особо не праздновали: у «пакостников», как они говорят, — сезон в самом разгаре, пора последние сливки снимать». А у Столетова и так сплошной праздник. Свою, какую-то сверхважную миссию он полностью выполнил и теперь понукает всех «пакостников», в чем-то упрекает их. А сам, в принципе, ничего не делает.

В штаб особой дивизии его и пряником не заманишь, рацию после обеда, как выпьет, выключает, мол из-за гор «фонит». Все время ходит по замку, заложив руки за спину, и больше не за службой глядит, а как замок построен — добротно ли.

Вечером командир, ещё двое-трое — теперь уже все знают главных экспертов, уединяются в лучших апартаментах замка. Переодеваются в добротные гражданские одежды, щедро пьют, едят, слушают игру Анастасии (её одну допускают, к ней уже привыкли, доверяют — все ж дворянских кровей), обсуждают многие текущие и будущие дела и даже перспективное обустройство мира.

К полуночи расходились. Столетов уводил Афанасьеву в огромную спальную комнату, где размещалась расписная сказочная кровать.

— Вот так мы достойны жить! — кричал во весь голос Столетов.

Анастасия лишь пригубляла, а он опорожнял еще бутылочку ароматного вина, изрядно пьянел и позже, уже в постели, был с ней очень ласков, страстно шептал:

— Я люблю тебя, люблю! Если в Москве ситуация после войны не изменится, а военные об этом говорят, то мы с тобой переберемся в Швейцарию; до нее отсюда рукой подать… Купим вот такой замок и будем счастливо жить. Ты согласна?

— У вас ведь в Москве жена, дети?

— Фу, не напоминай мне об этой толстой дуре. Я их на две жизни обеспечил. Ты будешь моей женой. Настя, ты будешь моей женой?… Ну что молчишь, ответь!

Она не отвечала. Он не настаивал, не грубил, с каждым разом был все внимательнее и нежнее. Ласкал с душою и постоянно рассказывал, как они после войны будут жить, спрашивал у нее советов, делился многим. А она глядела в темноту и поначалу мучилась, и не от чего-нибудь, а от того, что не могла не только сравнить, а просто вспомнить юного Женю. А к Столетову она привыкла, чувствовала некую привязанность к этой силе, несмотря ни на что считала его исключительно одаренным человеком; как ни крути, а уже сама подумывала о замке, ведь она княжеских кровей, и что самое удивительное — теперь она сама ждала ночи: он пробудил в ней женскую страсть, и она поражалась, при видимой расслабленности Столетов, в общем, держал себя в руках, заставлял строго соблюдать воинскую дисциплину.

Как бы он накануне не пил, вставал Столетов спозаранку. Сам варил кофе и приносил его Анастасии прямо в постель, и пока пили, полукомандным голосом молвил:

— Я вчера спьяну много чепухи наговорил, так что ты все это забудь.

— И про любовь тоже?

— Я о серьезном.

— Значит любовь это несерьезно?

— Рядовая Афанасьева!

— Слушаю, товарищ подполковник! — она в чем была вскочила, стала по стойке «смирно», и сама не знает, делает она это всерьез или насмехаясь над собой, над своим непонятным положением.

— Настя, ну перестань, перестань, — сильными руками обнимал ее командир, клал на кровать и после жаркого поцелуя, глядя в ее глаза.

— Это не шутки. Твое дело молчать. Молчать всегда и везде. Ты рядовой армейский писарь… А я, зная каких ты благородных кровей, просто тебе доверяю. Понятно? А теперь на службу.

Они быстро оделись в военную форму, и Столетов глядя, на свои часы:

— И еще. Быть княжной Гнединой и жить в СССР будет очень непросто.

— Я до сих пор жила.

— Во-первых, ты не жила, а существовала в нищете и в чужой комнатушке; а во-вторых, ты была юной и в особых войсках не служила, ничего не знала… Короче, Афанасьева, я тебя предупредил: служба есть служба.

И действительно, до обеда Столетов нес службу более чем исправно. Да это не Кенигсберг, хозяева в основном не разбежались, и война вроде закончилась, посему работы у спецвзвода не много, и Афанасьева служит без особых потуг. И если даже командир к ней хорошо относится, то остальные перед ней просто заискивают, мелкие подарки подносят, особенно когда некий «заимствованный» инвентарь после тщательной проверки «хламом» оказывается, так что ж его в Москву отгружать, вроде здесь на свалку выкинут, а Афанасьева соответствующий акт подготовит, в «Главной книге» запись сделает. И что она, двадцатилетняя девушка, понимает, что она в жизни мыслит? Кругом ей льстят, комплиментами осыпают, и лишь взводный врач, немолодая женщина, оставшись наедине, ей твердит: