Готфрид Леске - Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941

Столовая довольно уютная. Наши ребята расписали стены, насобирали мебель из домов по соседству. Остальное сделали два столяра-француза. Столовая правда очень хороша. Но лучше всего это французский коньяк. Его здесь предостаточно. Я лично предпочитаю «Курвуазье». Надо отдать должное французам: они кое-что понимают в напитках. У меня такое предчувствие, что после войны «Курвуазье» больше не будет.

Каждый раз после возвращения, перед тем как сесть за еду, я звоню Лизелотте. Она сама попросила меня об этом. Сказала, что иначе будет волноваться. Она договорилась с подружками, которые работают на коммутаторе, говорит, что начальница ничего не узнает.

Мы встречаемся каждый вечер, когда это возможно. У нас есть свое место – узенькая тропинка уходит в лес. Иногда там бывают местные, но они не понимают, о чем мы говорим, а если еще настолько светло, что видно мою униформу, они мгновенно разбегаются. Страшно, наверное.

Мы просто гуляем. Она берет меня под руку, разговариваем мы не много. Я чуть-чуть испугался, когда в первый раз ее поцеловал. На самом деле я не хотел. Но это получилось как-то само собой. Когда я собрался было оправдываться, она мне не позволила. Конечно, она права. Ничего такого в нескольких поцелуях. Лизелотта очень чувствительная натура.

Все-таки я написал Эльзе. Из письма матери я узнал, что Эльза тяжело болеет. Доктор говорит, это анемия. Этот их доктор Кульман старый идиот. Я думаю, она выздоровеет. Она всегда была хилая.

Вчера прочитал великолепную книгу. Она называется «Воздушная война – 1936». Там описано разрушение Парижа вражескими бомбардировщиками. Она была написана в 1932 году, и так ее и надо читать. Так они тогда представляли себе воздушную войну. Самая интересная часть в книге о том, как разбомбили Париж, и не кто-нибудь, а англичане. Весь замысел этой части основывается на той идее, что англичане и французы поссорились из-за Египта, а англичане потом бомбили Париж, пока не разрушили полгорода. Идея не так плоха, как кажется. Просто надо читать между строк. Где он говорит «англичане», он имеет в виду «немцы». Это потому, что, когда майор Хелдерс писал эту книгу, мы еще жили под Веймарской республикой. Но совершенно ясно, что он имеет в виду. Но главное даже не это. Такая книжка яснее ясного показывает, что наши враги врут, когда обвиняют во всем фюрера, а немецкий народ якобы не хочет этой войны. Все это чушь. Такая книга не могла быть написана, если бы люди уже тогда не хотели бы войны, чтобы отомстить Франции. И ничего страшного, что современная война немного отличается от того, как ее представлял себе этот умный добрый майор.

Тео Зольнер хороший парень, но пьет он слишком много. Если бы только он остановился на «Курвуазье», как я! Но он мешает все подряд. Пиво, французские вина, коньяк, а потом несет всякую чепуху. Оберлейтенант поговорил с ним как отец с сыном. Он честно сказал Зольнеру, что тот становится слишком толст. Полнота опасна для нас. Толстые не выдерживают перегрузок. Тео знает это, конечно. Все мы изучали это в Гатове.

Зольнер пообещал оберлейтенанту бросить пить, но потом он мне сознался, что не уверен, что сдержит слово. Его отец был капитаном грузового судна в Гамбурге. Тео говорит, что в его семье всегда много пили, так что у него это наследственная слабость. Замечательное оправдание.

Вчера вечером с Тео Зольнером получилась крупная неприятность. Он, конечно, опять напился и пошел болтать что попало. Ребята играли в покер, я читал, он всем надоел, и его никто не слушал.

Некоторые ребята завели дружбу с девчонками. В конце концов, это никого не касается. Но Тео Зольнер начал делать всякие похабные замечания. Он спросил Любке, радиста из другого экипажа, как он думает, будет девочка или мальчик. Через минуту их разговора Любке вцепился ему в горло. Он был белый от злости. Мы их разняли и велели Тео убираться. Мы, в конце концов, не старухи, мы молодые мужчины, а они молодые девчонки, и это такое дело, которое кое-что значит, и если ты прогуляешься немного с девчонкой и поговоришь, то это никого не касается. Никто не виноват, что Тео предпочитает пить, а не гулять.

Я не хотел писать об этом. Но какой тогда смысл вести дневник, если не записывать туда все. Я думаю, потом, лет через десять или двадцать, когда буду его перечитывать, захочу точно знать, что и как было. А если заводить секреты от собственного дневника, то лучше уж совсем бросить его писать.

Короче, это произошло вчера вечером. Мы ушли довольно далеко в лес. День был очень жаркий, ночь тоже теплая. Было тихо. Потом я спрашивал себя, не выпил ли в тот день слишком много, но уверен, что нет. Не больше, чем я пью обычно, когда у меня следующий день свободен. Она ничего не говорила, и я ничего не говорил. А потом это вдруг произошло. Я не отдавал себе отчета, пока не услышал шаги. То есть я подумал, что кто-то идет, и вскочил. Наверное, был красный как рак. Потом шаги стихли. Я не знал, что сказать. Измучился, придумывая, что бы такое сказать, но так ничего и не придумал. Но я чувствовал, что обязан сказать хоть что-нибудь, и начал что-то бормотать. Она прикрыла мне ладонью рот и сказала: «Не надо ничего говорить». А потом попросила у меня сигарету.

Мы покурили. Мне было видно ее лицо, когда она затягивалась, но сначала я смотрел в сторону. Мне казалось, ей не хочется, чтобы я на нее смотрел. Потом она поднялась, притянула меня к себе и поцеловала.

По дороге домой она говорила обо всем на свете, но ни слова не промолвила о том, что произошло. Рассказала мне, какая противная у них начальница и как она выматывает девчонкам нервы. Помыкает девчонками, заставляет их делать все подряд. Она плохо себя чувствует, если они сидят без дела. Они встают в шесть часов и делают гимнастику под музыку по радио. И каждый день она проверяет их кровати и простыни. И всегда кричит.

Я постоянно думаю об этом. Лизелотта, конечно, не какая-нибудь такая. Она из Франкфурта, из хорошей семьи. Наверное, я не должен был этого делать. Если она захочет ребенка, то я не знаю… Конечно, я женюсь на ней. Я все это ей скажу. Она не должна ни о чем беспокоиться.

Она сказала, что я глупышка. А еще сказала, что я милый ребенок. Не знаю, женщин невозможно понять. Она ведет себя так, будто ничего не произошло.

До войны, особенно когда я был в Гатове, я часто задумывался над таким вопросом: о чем бы я думал в момент опасности? То есть о чем ты думаешь, когда находишься в реальной серьезной опасности? Когда ты знаешь, что конец может наступить в любой момент.

Я во многих книгах читал о том, что непосредственно перед тем, как человек умирает, вся жизнь проходит у него перед глазами. Сказать по правде, я никогда в это не верил. Я не думаю, что, даже когда точно соберусь умирать, я буду смотреть свою жизнь от начала до конца. В частности, по той простой причине, что в моей жизни было так много событий, что я вряд ли вспомню хоть что-нибудь, даже если у меня будет масса времени.