Гордон Оллред - Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников

Концепция синтоизма, связанная с жизнью после смерти в качестве воина-защитника в царстве духа, или буддийская философия нирваны отнюдь не всегда приносили утешение. «Сумасшедший японец-фанатик» чаще всего был обычным школьником, запутавшимся в паутине судьбы, едва сдерживающийся, чтобы не расплакаться при мысли о своей матери. Нет, они не были японскими летчиками-фанатиками. Некоторые хотели лишь одного – умереть героически, отомстить врагу. Даже скромный студент-очкарик, роющийся в одной из токийских библиотек, при определенных обстоятельствах мог отважно пойти на смерть. Но среди всех были лишь единицы, которые, казалось, жертвовали собой с такой легкостью, будто отправлялись на утреннюю прогулку.

Как бы то ни было, в общем, мы, пилоты, шли в основном двумя путями. Китигаи (сумасшедшие) отличались свирепостью в своей ненависти, искали славы и бессмертия, живя только с одной целью – умереть. Многие из них пришли из морской авиации, которая воспитала большую часть камикадзе.

Со временем я тесно познакомился со второй группой, чьи чувства были прямо противоположными, но редко вырывались наружу. Китигаи называли этих людей сукэбэи (вольнодумцы). Среди них преобладали высокообразованные летчики. Не то чтобы вольнодумцы были непатриотичны. Я, например, готов был погибнуть за родину в любой момент. Но все же жизнь нам была очень дорога. Мы не видели смысла в гибели ради гибели.

Естественно, между этими двумя группами существовала и середина, и каждый человек колебался, к какой ему окончательно примкнуть. Много раз я жаждал мести. Или считал, что, уничтожив американский корабль, я мог спасти множество своих сограждан… И тогда моя жизнь казалась мне мало что значащей.

Как часто я боролся за непоколебимое отношение к смерти – за это особое, неописуемое чувство. Что делало людей бесстрашными? Отвага? Но что такое отвага? «Мы жертвуем собой!» Вот каков был девиз. «Будь уверен, что честь тяжелее горы, а смерть легче перышка». Бесчисленное количество раз я повторял про себя эти слова. У некоторых это чувство было постоянным. У меня же мимолетным. Я всегда боролся, чтобы заставить это пламя разгореться вновь.

Мои друзья были по-прежнему со мной. Тацуно уже стал настоящим истребителем. Стать летчиком, подниматься в небо вместе со своими друзьями – вот о чем я всегда мечтал. Но как долго это продлится? Некоторые из нас вскоре уйдут. И не важно, что мы стали опытными пилотами. Кто будет первым?

Каждый день я отрабатывал заходы на таран, методично повторял пикирования на цель. Теперь это получалось у меня превосходно, но не приносило никакого удовлетворения. Я механически повторял упражнения, и каждый раз все начиналось с ощущения холода в животе, которое потом превращалось в страх. Несколько раз в моей голове пронеслись слова: «Давай! Лети дальше! Разбейся! Закончи все это теперь! И не будет больше ни страха, ни скорби». Но всякий раз я выходил из пике, обзывая себя трусом.

Иногда случались воздушные схватки, но обычно это были быстрые перестрелки или короткие атаки. Мы резко нападали и стремительно покидали поле боя. Силы противника значительно превосходили наши. Теперь мы были нужны для более серьезного дела, чем обыкновенная стычка в небе. Японец напоминал тогда человека, умирающего в пустыне. Последние капли воды он тщательно берег, ожидая часа, когда солнце будет палить особенно беспощадно.

Шли месяцы, и наша страна стала сдавать свои позиции. Войска отступали из Восточного Китая. Центр Токио лежал в руинах. Вся Япония приближалась к гибели. Наши торговые корабли уходили под воду, и ко дню рождения императора в апреле 1945 года враг захватил Окинаву – врата нашего государства.

Наступил решающий момент. Премьер Судзуки говорил японскому кабинету министров: «Наши надежды выиграть войну связаны только с битвой за Окинаву. От ее исхода зависит судьба нации, судьба нашего народа». Окинава пала после восьмидесяти одного дня жестоких сражений.

Месяц несся за месяцем, и однажды в мае это случилось… Ока и Ямамото. Я вернулся из полета над Западным Сикоку и узнал эту новость. Я не видел ребят два или три дня. Мы вылетали на разведку в разные смены. И вот это случилось… то, чего я все время боялся, но никогда всерьез не ожидал. Вдруг пришел приказ, и моих друзей перевели в Кагосиму. Ока и Ямамото уехали! Я не мог в это поверить и бросился в их казарму. Ну не могли же их увезти так быстро!

Когда я вошел, дверь скрипнула. Передо мной стоял ряд коек. На двух из них не было белья и одеял. Матрасы лежали свернутыми на голых пружинах. Что-то ужасное было в этих койках. Пружины словно что-то кричали. Я открыл шкафчики своих приятелей и услышал глухой звук. Он прозвучал как погребальная песня.

Ошеломленный, я сел на одну из коек и почувствовал, как прогнулись подо мной пружины. Оку и Ямамото словно унес внезапно налетевший ветер. Как такое могло случиться? Мы даже не увиделись напоследок. Я сидел в казарме один, и вокруг царила тишина. Не слышно было даже отдаленного гула моторов. Я долго смотрел на дальнюю стену. Сквозь нее. Я ничего не видел и ничего не чувствовал. Мне так много предстояло обдумать. А казарма была пустой! Вокруг лишь мрачная пустота.

Не могу сказать, сколько я просидел так. Вдруг мне на плечо легла чья-то рука. Накамура. Я даже не слышал, как он вошел. Не говоря ни слова, мы посмотрели друг на друга. Кто-то пришел вместе с ним. Тацуно. Я протянул ему руку, и он пожал ее.

– Знаете, – проговорил я наконец, – пока я здесь сидел, у меня появилось странное чувство. Как будто… – Мой голос дрогнул. – Как будто все ушли. Вся база опустела. Вокруг никого. Странно. Вы никогда такого не испытывали?

– Они просили передать тебе привет, Ясубэй, – сказал Накамура. (Теперь мои друзья меня так называли.) – Все шутили, даже когда залезали в грузовик. – Накамура слабо улыбнулся. – Знаешь, что сказал Ока? Знаешь, какими были его последние слова? Он сказал: «Вы с Ясубэем должны позаботиться обо всех наших девчонках из Хиро!»

Я грустно улыбнулся. Никто из нас никогда не ездил ни в Хиро, ни в любой другой ближайший город. Мы редко выпивали и не были знакомы ни с одной из женщин, к которым бегали наши самые веселые ребята.

Я вдруг вспомнил, как познакомился с Окой и Ямамото той холодной зимней ночью, когда обнаружил в душе теплую воду. Тогда они тоже шутили. Даже тогда. Они очень подходили друг другу, всегда держались вместе. Ирония судьбы – и ушли ребята тоже вместе.

– Вечные шутники, – пробормотал я и посмотрел на своих друзей. – Но почему они уехали так быстро? Отличные пилоты! Оба! – Да, неплохие, – согласился Накамура. – Но они одинокие волки, даже немного чудаки. Время одиноких волков прошло.