Сергей Герман - Контрабасы или Дикие гуси войны

На самом деле всё обстоит иначе. Тёмной ночью злой чечен заложил радиоуправляемый фугас, потом с безопасного места нажал кнопочку и подорвал БТР или грузовой борт с живой силой. Погиб один федерал, пятеро получили ранения. Отважные мухаджиры потерь не понесли. Поэтому передвигаться желательно на броне, при подрыве больше шансов остаться в живых.

Странно, но я не боюсь подрыва, я боюсь одиночества. Зачем она забрала Машку?

Сквозь гул мотора слышу голос Прибного:

— При движении по городу другая головная боль — снайперы.

Наловчились, суки бородатые, за пять лет нашего брата на мушку подлавливать.

Работают обычно из полуразрушенных домов. Садят метров с пятисот-шестисот. Отстрелялся, винтовочку спрятал, отошёл. И не прикопаешься к нему, мирный чеченец, у него такой же паспорт, как у тебя, прописка, семья.

Я подаю голос:

— А что делать, Степаныч?

— Сложный вопрос, Алоша, но я бы сделал так. Прежде всего, назвал бы весь этот бардак так, как он этого заслуживает — войной. Потом, в соответствии с законами военного времени отселил бы из прифронтовой полосы мирное население. Ну, а с теми, кто остался, работал бы как с потенциальным противником.

Я уточняю:

— Мочил бы в сортирах?

Степаныч соглашается:

— Да, и в сортирах тоже.

Я потуже запахиваю бушлат. Значит, будем мочить. Дрожите супостаты.

Через пару часов колонна остановилась в чеченском селе. Степаныч уходит к ротному. Оглядываюсь по сторонам. Свинцовое небо, серые дома. Окна заклеены газетами. Почему-то нигде нет занавесок. Под ногами раскатанная колёсами, липкая чеченская грязь. На перекрёстке чёрными воронами торчат несколько стариков в каракулевых папахах.

Нам отводят двухэтажное здание дома быта. В нем разбиты все окна, на двери надпись мелом: «Минировано». Под окнами — россыпь стреляных гильз.

Двор напоминает свалку, везде валяются ящики, стулья, прошитый очередью холодильник с оторванной дверцей, тряпье, консервные банки, котелки. Вдоль забора располагаются огневые точки.

Пока личный состав тусуется во дворе, собирая мусор и устанавливая полевые кухни, сапёры ищут в здании растяжки. Растяжка — это, как правило, ручная граната, у которой уже разогнуты или отломаны кончики усиков, а к колечку привязана тонкая, но прочная лесочка. Или проводок. Это не принципиально. Главное, чтобы он был прочный и не блестел. Второй конец провода крепится к чему-нибудь такому, что может сразу привлечь внимание.

Когда рычаг-предохранитель отлетает, ударник под действием боевой пружины накалывает капсюль-воспламенитель. Через три-четыре секунды по горючему составу замедлителя огонь доходит до капсюля-детонатора. И если щелчок воспламенителя ещё слышен, то взрыв уже нет.

Степаныч рассказывал, что в первую войну чехи любили минировать кастрюли с едой, подкладывать растяжки под тела погибших или под оружие.

Есть, нашли. Черноусый сапёр держит в руках две эфки в зелёных ребристых рубашках. Вот твари бородатые. Не-е-ет! Только мочить.

Подъезжает УАЗик военного коменданта. Пока полковник Волошин о чём-то совещается с ротным, его водитель вытаскивает из какого-то шкафчика ковёр и прячет его в машину. Наверное увезёт трофей домой, в качестве репараций.

Точно такой же висел в детской у Машки. Я заплатил за него пять тысяч. Или семь?

На душе почему-то муторно.

В современных и плохих фильмах о войне, бойцы и офицеры обращаются друг к другу исключительно по фамилии. Или по званию, типа.

— Товарищ рядовой, я приказываю вам подавить огневую точку противника!

А рядовой отвечает:

— Есть, товарищ сержант. Разрешите выполнять?

А в боевых условиях не до уставщины. В бою некогда выговаривать звание или фамилию, поэтому бойца общаются между собой при помощи жестов, друг друга называют прозвищами. Прозвища, это не клички, клички, это у собак. У разведчика или бойца спецназа — позывной. Что он означает? Это его второе имя. Причем именно под этим, придуманным, именем солдат или офицер тянет лямку, воюет и погибает. Такова специфика военной работы.

У чеченцев насколько я знаю тоже самое. Но чехи любят присваивать себе громкие прозвища, которые называют позывными. Например полевой командир Абубакаров Тимур назвал себя — «Шторм», Осмаев Ризван-«Коброй». Исмаилов Хусейн имел позывной «Патруль» и еще множество других не менее напыщенных. Встречались даже романтики — «Капитан Клос», «Черная чайка», «Брат эфира», «Серебряный Лис», «Фантомас».

В российской армии никаких правил для подбора позывных нет. В разных подразделениях действуют разные требования к этой процедуре. Как правило, позывной каждый выбирает сам. В основном не мудрили — за основу бралась фамилия. Учитывались также род деятельности и характерные особенности бойца. Так Липунов стал просто Липа, Спесивцев — Псом, Серёга Белов — Зайцем.

Степаныч говорит мне:

— Надо и тебе Алоша позывной подобрать, чтобы был как все приличные люди.

— Надо так надо. Можете звать меня полковником.

— Полковник не пойдёт, ротный обидится. Он ведь всего лишь майор, да и позывной длинный. В бою не всегда выговорить успеешь. Давай по фамилии, ты у нас Майер, значит будешь — Майором.

Я согласен, буду Лёша Майор.

Майор Дронов тычет пальцем:

— Ты, ты, ты и ты пройдёте к школе. Есть информация, что в доме напротив кто то прячется. Дом нежилой, хозяева уехали ещё в первую войну. Посмотрите что и как.

Я, Заяц, Першинг и ещё какой то парень из первого взвода идём к школе. Указанный дом зарос бурьяном, саманные стены покосились, окна заклеены газетами. На двери висит большой замок. Досылаю патрон в патронник, приклад упирается в плечо. Я сглатываю слюну, мне не по себе. Вполне допускаю, что сейчас придётся стрелять по людям. Я и Заяц, страхуем окна, Першинг трогает замок. Он неожиданно легко открывается, дужку просто набросили для вида. Парень из первого взвода предлагает:

— А может сначала гранату? В первую войну так и делали.

Першинг отрицательно качает головой:

— Не надо, потом прокуратура затаскает, — коротко выдыхает: — помоги, Господи!

Мощным плечом вышибает двери и ревёт:

— Лежать суки!

Мы стоим у окон, готовые в любое мгновение открыть огонь. В доме тишина. Оглядываясь по сторонам и выставив вперёд стволы автоматов, медленно крадёмся в дом. Маленькая кухня, через неё дверь в единственную комнату.

Сердце колотится где-то в горле, готовое вот-вот выскочить. Дыхание срывается…

В комнате никого нет, пожелтевшая от времени побелка на стенах, полное отсутствие мебели. На грязном полу лежит окровавленный матрац, рядом ведро с водой, несколько использованных одноразовых шприцов, куски простыни.