Георгий Венус - Зяблики в латах

Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик Науменко побежал.

На следующее утро нас рано подняли. Рота уже стояла возле подвод.

— Где ж он остался, мать его в закон! — кричал ротный. — Немедленно найти! Обыскать все хаты! Барбосы! Баб не видели!..

Возле ротного стоял поручик Скворцов.

— А кто разберет!.. Я ж рассказывал вам, поручик. Как еще ночью отшил я его, он — через забор и в поле куда-то…

— Никак нет, и у дамочки нету, — подошел Галицкий. — И не было, говорит.

— Несут, несут! — раздались в это время голоса за нами.

Мы обернулись.

Поручика Науменко несли за ноги и за руки. Ротный быстро пошел ему навстречу. Потом остановился.

— Барбос!

— Напился… — сказал поручик Скворцов, уже взваливая поручика Науменко на подводу. — Так-с, так-с!.. Для храбрости, значит! Проучить меня думал! Иль с горя? Ах ты, мальчишка! Щ-ще-нок!..

И опять загремели колеса.

Бой мы приняли только на третий день, под селом Орлянкой, рано утром, после ночи, проведенной в степи под телегами.

— Это не бой!.. И не победа это!.. Это полпобеды!.. — сказал ротный, закуривая, когда мы, не доходя до Орлянки, расположились на лужайке возле ее огородов. — Ни одного пленного! Какая же это, к черту, победа!

В селе было тихо. В конце улицы, выбегающей к нам на лужайку, скрипел журавль колодца. Около колодца суетились сестры. Раненых проносили мимо нас.

— Легонько!.. Ле-го-о-онько! — тихо просил с носилок молодой безусый солдат, с черным лицом и желтыми, как солома, бровями. — Земляк… Милый… Ле-го-о-нь-ко!..

И вдруг за спиной у нас раздался выстрел.

— Сюда! Сюда!.. Дышло!..

— Сюда! Санитары!..

Поручик Скворцов лежал на земле, около бугра, густо заросшего таволгой. Наган из рук его выпал. Пальцы были разжаты. Фуражка скатилась. С виска, расползаясь по щекам, медленно капала кровь.

— Отойди! — кричал ротный на сбегающихся со всех сторон солдат. Отойди! Чего не видели?

— Отойди! — у него под боком кричал штабс-капитан Карнаоппулло. — Чего не видели? Подошел фельдшер. Нагнулся.

— Конец! — И отошел к бугру, чтоб вытереть о таволгу руки. — Медицина здесь запоздала. Разрешите унесть?

— Несите!

— Неси!

— Тижолый! — Санитар Трифонов, здоровый солдат, с длинными до колен руками, взвалил поручика Скворцова на спину. — Тижолый!.. Мертвый, он всегда тижалей! А куда нести-то?

— К штабу неси!

— Раз, два, три… четыре. Четыре пули, поручик! Одна у него оказалась лишней… — сказал мне подпоручик Морозов, бросил наган на землю и приподнялся, ища кого-то глазами.

А за селом, для всех неожиданно, вновь торопливо заработал пулемет. Мы бросились к винтовкам.

Все. что происходило после, можно было считать секундами.

Мы сбежали с холмов за Орлянкой.

— Да подравняйте!.. Да под-равняй-те це-пи! Звенела шрапнель.

— Интер-валы! — опять закричал ротный. — Держите интер-ва-лы!..

В садах, за нами, шрапнель косила сучья деревьев.

— Сбеги ниже! — крикнул я, и вдруг, бросив винтовку, сжал рот ладонью и, спотыкаясь, быстро побежал вдоль цепи.

Сквозь пальцы мои била кровь. Боль по лицу бежала кверху и уже, казалось, звенела в ушах.

— Ложись! Ложись!

— Ин-тер-ва-лы!

— Куда! Да ложись! Выведут!

Я повалился на землю. Помню, — в траве, под самым моим лицом пробежала ящерка.

В полдень, когда я вышел из сельской школы, где помещался наш перевязочный пункт, под оградой церкви густо стояли носилки.

«Три недели и вновь в строй! — думал я, вспоминая слова сестры. — Вот тебе и отдых!..»

Раненые стонали. Какой-то унтер-офицер, вытянув руки вверх, ухватился за ветви акации, перегнувшейся к нему через ограду, и, очевидно в бреду, раскачивал их со всей силой. Кто-то рядом с ним лежал совсем неподвижно. Я подошел и вдруг быстро наклонился.

…Глаза поручика Ауэ были открыты. Он в упор смотрел на меня, но, кажется, не узнавал. Ни гимнастерки, ни рубахи на нем не было. Волосатая грудь часто и высоко подымалась. Живот был забинтован. На широкий бинт падали все новые листья.

— Последний из могикан офицерской касты! Выживет ли?.. А жаль!

Я обернулся. За мной стоял поручик Злобин, тоже легко раненный.

— Тяни, тяни, — вытянешь! — кричал унтер-офицер, раскачивая над нами акацию.

А вдоль ограды выстраивались носилки…

Недели через три-четыре, проведенные мною при хозяйственной части (у меня всего-навсего была пробита осколком губа, и в тыл меня не отправили), я вновь возвращался в роту.

Полк стоял в Верхнем Токмаке.

— Господин поручик! — окликнул меня на улице Галицкий. — Возвращаетесь?

…Пустыми гильзами из-под патронов на улице играли ребятишки. Бродила одинокая свинья, тонконогая и худая.

— Да ничего, господин поручик! Перемен как будто и не было никаких. Господин капитан опять роту приняли.

— Слушай, а как подпоручик Морозов? — перебил я Галицкого.

— А господин подпоручик Морозов уже в офицерской роте. Так точно, господин поручик, господин капитан его отправили… А вот по какой причине, господин поручик. Из-за пленных все это вышло. Господин капитан всех пленных расстреливали… И коммунистов, и мобилизованных, и всех, господин поручик. Тогда господин подпоручик Морозов своих, значит, пленных, — они также в тот день четырех под оврагом подобрали, — господину ротному командиру седьмой роты передали. А потом что было, неизвестно нам, а только господин подпоручик Морозов ушли…

Мы уже подходили к халупе штабс-капитана Карнаоппулло.

«Ну, — думал я, — не веселая начнется служба!..»

На усах штабс-капитана болталась лапша. Молочный суп капал на китель.

— Идите в офицерскую роту!

Штабс-капитан поднял над тарелкой усы и деревянною ложкою подобрал с них лапшу.

— На втором взводе стоит поручик Ветошников, и я нахожу, что частая смена командного состава неблагоприятно влияет на боеспособность роты.

Я повернулся и, вскинув винтовку на ремень, быстро вышел из хаты.

— …Ну и черт с ними! — вечером, уже в офицерской роте, говорил мне подпоручик Морозов. — В конце концов не все ли равно, где подыхать придется?! — Он замолчал.

Молчал и я.

— Чего молчишь? — вдруг спросил он. — Неужели обижен? Да черт с ними!.. Поручики Басов и Ауэ были в роте последними. Остались мерзавцы, — ну и черт с ними!.. Кстати, теперь, когда убиты и Скворцов, и Науменко… Не его ль это рук дело?.. Эта четвертая пуля?.. Помнишь?.. Впрочем, и так уж уголовщины много! Новую еще раскапывать!.. Идем!

Мы встали и пошли вдоль низких заборов, над которыми мирно дремали запыленные кусты.

…А Аду Борисовну я видел еще раз. Это было в Александровске. Она промчалась на автомобиле, окруженная штабными офицерами-кубанцами.

За колонией Гейдельберг шел бой. Далеко по полю ползали цепи наших солдатских рот. Бой затягивался. К полдню подошла, очевидно, и артиллерия красных, — над стрелковыми цепями поднялась черная пыль. Ветер гнал эту пыль назад на колонию, а нам казалось — пыль только отрывается от земли и неподвижно висит над нею, а сквозь нее, вперед на красных, бегут низкие кусты, тоже, как казалось нам, оторвавшиеся от сбегающих к полю садов колонии.