Сергей Щербаков - Щенки и псы Войны

— Лень, покажи! — обратился к нему Алексеев.

Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с поднятыми руками, перед ней была оконная рама, будто она сладко потягивается, встречая ранний рассвет.

— Квазик, ведь, правда, красиво! — спросил Саша, обращаясь к Колоскову.

— Классно! — вырвалось в восхищении у Игоря. — Изящная работка, ничего не скажешь!

— Лень, Ареса ему еще покажи!

— А кто такой Арес?

— Это бог войны, ну одним словом, как Марс!

— Аа…, - понимающе протянул Колосков.

Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.

— Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как и Леонид. Тоже отливать фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, — возбужденно говорил Саша, при этом глаза его светились. — Правда, это дело не простое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Стоящие работы малой пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора из нищеты выбираться, нечего на несчастную пенсию перебиваться.

Игорь искренне был рад за друга, что тот обрел душевное спокойствие, нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии после тяжелого ранения.

— Сейчас я тебе свою последнюю работу покажу! Ахнешь! — Саша лихо развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату…

На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, проведенной в баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке в ларьке купил пару банок «Балтики», когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Поднялся на знакомый этаж, на лестничной площадке с хмурыми лицами, молча, курили трое мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приоткрыта. Из нее вышли, тихо разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.

— Извините, мне бы Пашутиных, — спросил Игорь, обращаясь к одной из них.

— Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?

— Нет, я служу с их сыном.

— С Эдиком?

— Да! Я фотографию им привез от него.

— Какую фотографию? Его же в Чечне убили!

— Как убили? — опешил Колосков.

— Вчера приходили с военкомата и сообщили им о гибели сына. Сегодня вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.

— Пройдите, Сергея Михайловича сейчас нет, он с поминками дела утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет.

Колосков вошел в квартиру. Обычная двухкомнатная «хрущевка» с нишей и тесным коридорчиком. У холодильника, притулившегося в углу, с зареванным лицом стояла худенькая светленькая девушка, которую успокаивала, обняв за плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло валерьянкой и чем-то еще. Мимо них из комнаты в кухню стремительно прошла женщина. Никто не обращал на него никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.

Стеклянная дверь, сервант, телевизор и зеркало были занавешаны белыми простынями. На телевизоре, изредка потрескивая, горела тоненькая восковая свеча, а рядом стоял портрет улыбающегося Эдика, снятого в берете, тельнике и камуфляже на фоне российского флага. Похоже, снято где-то на пересыльном пункте, где фотографы-колымщики одевают в одну и ту же форму ребят-призывников и щелкают одного за другим. Разве кто откажется от такой фотографии. А потом наложенным платежом рассылают по адресам родителей.

Справа, на диване, откинувшись, полулежала мать Эдика, в черном, с отрешенным заплаканным лицом, стиснув в кулачке носовой платок. Над ней хлопотали, видимо, ее родственницы или подруги, которые пытались привести ее в чувство. Тут же суетилась знакомая ему соседка-старушка. В сторонке несколько перепуганных девчонок, наверное, одноклассниц, шмыгали носами.

— Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!

— Кто-нибудь, платок смочите водой!

— Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?

— На книжной полке посмотри!

— Оленька, бедная, девочка моя, — причитала седая полная женщина, сидевшая в кресле. — Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!

Посреди комнаты мужчина средних лет и молодой парнишка возились со столом, пытаясь раздвинуть его. В углу между окном и сервантом у стены стояли четыре венка с траурными лентами. На одной было написано: «Дорогому любимому сыночку от мамы с папой». Под сервант забилась насмерть перепуганная серая с белым кошка, не понимая, что же происходит в доме, что здесь делают эти чужие люди.

Вдруг протяжно застонала мать убитого солдата, женщины вновь засуетились вокруг нее.

— Коля, давайте перенесем ее в маленькую комнату, — позвала одна из женщин мужчину, который занимался столом.

— Мужчина, помогите, пожалуйста, — она же обратилась к Колоскову.

— Да, да, конечно! — глухо вырвалось у Игоря.

Они подхватили осторожно безжизненное тело матери и перенесли в соседнюю комнату на кушетку.

— Саня, позови Ларису, медсестру с четвертого! Надо бы укол ей сделать! Пусть поспит хоть несколько часов! Завтра у нее будет тяжелый день! Эх, горе-то какое! Бедняжка!

— Потерять единственного сына!

— Проклятая война!

— Не война, а политики! Своих-то детей они на бойню не посылают! Сволочи! — отозвался зло мужчина.

Колосков понуро стоял у окна. Комната Академика ничем особым не отличалась от подобных мальчишеских комнат. Только большим обилием книг, которыми был забит стеллаж и полки над столом. Те же яркие плакаты популярных рок-групп на стене, магнитофон, усилитель, громоздкие колонки, полка с кассетами, на стене видавшая виды гитара с наклейками на деке. На письменном столе под оргстеклом цветной портрет Пола Маккартни, школьные фотографии, среди которых фото светленькой девушки, похоже, которую Колосков видел только что плачущую в коридоре.

Прибежала Лариса со шприцами и лекарством. Симпатичная молодая женщина лет тридцати с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсестрой, все вышли из комнаты. Раздавались всхлипы и вздохи, сидящих в печали женщин, говорили полушопотом, старались не шуметь.

— Отпевание начнется в десять. С шофером катафалка уже договорились. Подъедет точно к девяти.

— Катя, а как со столовой?

— Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич со всеми уже договорился.

— А веточки сосновые?

— Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать…

Игорь, вспомнив о цели своего визита, извлек из кармана поляроидную фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.