Ариадна Делианич - Вольфсберг-373

Майор попал в офицерский барак, в котором тоже преобладали австрийцы. Устроился удобно. Он всегда любил чистоту и комфорт.

Весь лагерь никак не мог понять, почему мы попали в их общество. Там были или большие партийцы, или командиры каких-нибудь известных частей. Кроме словенки Марицы и меня, была еще одна иностранка, Марта фон-Б., жена большого венгерского дипломата.

Еще меньше понимали мы с майором, почему нас не отпустили сразу, а привезли в это, довольно уютное, чистилище.

В женских бараках были настольные лампы, шкафы для платьев и белья. На удобных пружинных кроватях — простыни, подушки и белые пушистые одеяла. Мне объяснили, что до прихода англичан не было ни колючей проволоки ни сторожевых вышек в Эбентале. Это был лагерь РАД (рабочих отрядов учащейся молодежи). Этим объяснялась и чистота, и гимнастические площадки, и масса цветов на клумбах.

Нас стерегли солдаты строевых частей. Начиная с капитана, коменданта лагеря, сержант-майора Джонни, и до последнего солдата, они были любезны и приветливы. Кормили нас, как на убой. Три раза в день нам давали пищу, и можно было брать вторые порции. Из громадных консервных банок в котел попадали курицы, овощи, иной раз ветчина или корнбиф. Прекрасный чай с молоком и сахаром на завтрак и два раза в день горячая еда. Хлеба было мало, но давали коробками бисквиты Грэхэм. Разделения между женской и мужской частью лагеря не было. Мы гуляли вместе, играли в карты, разговаривали, и только в десять часов вечера дамы должны были удаляться за жиденькую садовую ограду своих домиков и до следующего утра не смели выходить в общий круг.

Два раза в день нас выстраивали, утром и вечером, в торжественные карэ. Появлялись английский капитан и Джонни со стеками подмышками, поднимался или опускался гордый флаг Великобритании. Старшие бараков по очереди подходили к начальству и сообщали о численности и наличии заключенных. Англичане считали наши головы и после этой церемонии распускали.

Изредка кого-то вызывали в увитый розами домик рядом с воротами. Там заседал таинственный мистер Блум из Эф-Эс-Эс, который «рассматривал дела». От него, говорили, зависело все.

За исключением двух-трех дам, ко мне все отнеслись очень сердечно. Их забавлял мой не совсем чистый немецкий язык, а главное, то, что я не понимала их диалектов, которыми так богата Австрия. Их смешило мое полное незнание чинов, положений, названий и значков нацистской иерархии. Все считали, что нас с майором отпустят очень скоро, и давали нам адреса в Клагенфурте и других австрийских городках, где мы, по их рекомендации, могли найти «и стол и дом» и штатскую одежду. «Мутти» Грета М.-К. не выносила вида моего солдатского белья, считая «шокингом» уродливые длинные «подштанники», и преподнесла мне чудную ночную рубашку нежно-розового цвета в незабудках и остальные части двух смен женского туалета.

Нас через день продолжали посещать наши друзья из Нуссберга. Казалось бы, все было прекрасно, но постепенно мы стали узнавать и другую сторону этого «курорта». Еще никто не ушел из Эбенталя на свободу. Во всяком случае, никто из местных аборигенов, а мы были первыми иностранцами. Из Эбенталя отправляли в «ад», в лагерь Вольфсберг 373, находящийся в полутора километрах от города Вольфсберга, в котором я оказалась после первого ареста англичанами в начальные дни плена, когда мы, после выдач, искали осколки русских частей, стремясь создать хотя бы какую-то картину происшедшей трагедии и помочь тем, кто, бежав, не знал, куда идти.

Нам сказали, что там царит произвол, что там ужасная еда, грязь, пыль, насекомые, строгость, отсутствие элементарной, хотя бы в границах лагеря, свободы. Нам говорили, что каждые десять дней из Эбенталя туда отправляют эшелоны, что Эбенталь не «Энтлассунгслагер», а «Дурхгангслагер», т. е. передаточный пункт, и что в Вольфсберге находится уже около трех тысяч людей, женщин, мужчин и подростков обоего пола, а самое главное, что там первое слово имеет не армия, а Эф-Эс-Эс, и первым человеком является некий капитан Чарлз Кеннеди, и что это имя ничего общего не имеет с его настоящим именем и фамилией.

— Вы туда не попадете, Арахен! — утешали меня новые подруги. — Вас, наверно, выпустят на свободу или отправят туда, где сербы, в Италию, или где русские.

При этом «утешении» у меня сжималось сердце. А вдруг как отправят в советскую зону Австрии!

Мне рассказали, что почти все они были арестованы чуть ли не в первый день прихода английских частей, что не всегда в Эбентале были «цветочки». Были и суровые дни шипов, когда все те же Блумы и Кеннеди держали лагерь всецело в своих руках, когда не было ни белых одеял, ни посещений, а только пинки, брань и даже побои.

Сержант-майор Джонни Найт был вообще милым человеком, но особенно хорошо он относился к майору, говорившему по-английски, и ко мне, стараясь дать нам еще какие-нибудь льготы. Для него мы были просто солдаты, камрады, которые по ошибке попали в «калабуш». Настал сентябрь. По утрам туман с Вертерзее обволакивал наш лагерь. Вечера тоже были холодными. У нас не было ни одной теплой вещи. — А вообще у вас есть что-нибудь теплое? — Ну, конечно. Меховые куртки, шинели, теплое белье, одеяла! Мы там, в горах, оставили все. Даже лошадей.

— Лошадей? — Джонни был заинтересован. И он и его капитан обожали лошадей. Будучи хозяевами этого лагеря, они могли бы держать на казенном фураже — кто тут в чем разбирается? — по одной лошадке. Можно получить наших лошадей?

Майора, конечно, не пустили, но мне Джонни выговорил один день отпуска из Эбенталя. На английской машине, в Нуссберг через Тигринг и обратно. Конечно, в сопровождении солдата с автоматом. Если бы я убежала, за это будет отвечать майор и «все те, кто мне в этом поможет там, в горах».

Никогда не забуду то туманное сентябрьское утро, когда на грузовой небольшой машине, в сопровождении автоматчика и шофера, я отправилась туда, где, мне казалось, жила и пела моя свобода и радость.

Каринтия своими ландшафтами очень похожа на Словению. Те же пашни, те же холмы и сопки, сосновые леса, ореховые рощи. Их, как двух сестер-близнецов, разделяет мутная и быстрая река Драва. Выезд из лагеря Эбенталь воскресил в воспоминаниях все так недавно пережитое: последние дни борьбы, отступление в неизвестность, полное терзаний, опасений и унижения, сдача в плен после перехода через мост на Драве, поле Виктринг, с которого нас увели за несколько дней до ужасных выдач… Вспомнились стройные ряды сербских добровольцев-льотичевцев, домобранцев-словенцев генерала Рупника, отряды сербских и словенских четников… все те шестнадцать тысяч анти-коммунистов, которых безжалостно выдали на расстрел в кровавом ущелье Кочевья…