Илья Туричин - Сердце солдата

Все решила напористость Яши. Однажды вечером сидели всей группой в землянке и по очереди помешивали в печке дрова железной ножкой от кровати, превращенной в кочергу. Слушали Петруся. Чуть трогая пальцами лады, Петрусь пел песню о парнишке, что ушел в разведку.

Коле нравилась эта песня. Он одобрял бойкий ответ мальчишки. Правильно. И сам не растерялся бы, ответил так же.

Каждый раз, когда Петрусь пел этот куплет, Коля вспоминал маленькую девочку без имени, обгоревшую в деревне Зыбайлы, и чудился ему в голосах баяна ее глухой, то усиливающийся, то затихающий крик.

Дальше в песне говорилось о том, как поймали мальчишку фашисты, требовали, чтобы выдал он своих товарищей. Но молчал мальчишка.

На вопрос фашистского офицера «О чем ты плачешь?» мальчишка ответил:

Петрусь окончил петь. Положил голову на баян, задумался.

— Как умирал мальчишка четырнадцати лет, — повторил Яша. — Когда мне было четырнадцать, я тоже о такой смерти мечтал. Чтоб мучали меня враги, а я бы ни слова. Как Мальчиш-Кибальчиш. И чтобы погиб я геройски и похоронили меня на берегу, над рекой. Пройдут пароходы — салют Яшке, пролетят самолеты — салют Яшке, пройдет пионерский отряд — салют Яшке. Вот, братцы, какая ситуация была. А нынче вот о жизни думаю. Какая она будет после войны… Я смерти не боюсь, а жить — ох как хочется. Во всю силу! Ты как, Микола, жить хочешь?

— Хочу. Я после войны учиться буду.

— Все учиться будем. Слышите, гаврики? — Яша повысил голос. — Кто не будет после войны учиться, тот цену своей крови не постиг. Признаюсь честно — формулировка не моя. Подслушана… — И вдруг повернулся к Коле: — Между прочим, Микола, ты у нас один отсталый элемент, неохваченный. Ты почему в комсомол не вступаешь?

Коля покраснел.

— Да так… Я… собираюсь… Да боязно.

— Что-о?!

— Ведь и не принять могут.

— Кого? Тебя? Да что мы тебя не знаем? Ты это брось, я тебе как потомственный комсомольский работник говорю. На днях собрание будет. Пиши заявление — разберем.

У Коли вдруг перехватило дыхание…

— Кто может дать рекомендацию Гайшику, прошу поднять руку, — сказал Яша.

Руки подняли все.

— Видишь? — торжествовал Яша. — А ты говоришь «боязно». Я, брат, не ошибусь. У меня опыт. Я знаю «вкусы и запросы» масс. Пиши заявление.

Но Коля написал заявление только через два дня. Аккуратно обрезал бритвой клочок серой оберточной бумаги, примостился возле обледенелого пня прямо на снегу и медленно вывел по-ученически круглыми буквами:

«В первичную комсомольскую организацию партизанского отряда им. Черкова, бригады им. Дзержинского от партизана Гайшика Николая Васильевича

Заявление…»

Коля подолгу думал над каждым словом, прежде чем написать его. Подолгу мусолил в губах химический карандаш. Губы стали фиолетовыми.

«…Я еще молод, мне всего пятнадцать лет, но я не пощажу своей жизни для того, чтобы отомстить немецким фашистам за смерть моего отца, за смерть всех отцов и матерей, погибших и в настоящее время страдающих от рук фашистских палачей…»

Ни одна землянка не смогла бы вместить комсомольцев отряда, поэтому собрание проходило в лесу, в ельнике. Комсомольцы сидели и лежали прямо на снегу, с оружием на случай тревоги. Со стороны могло показаться, что это просто походный привал.

Яша зачитал заявление Коли. Его выслушали внимательно. Никто не задавал привычных вопросов: кто может быть комсомольцем да что такое демократический централизм? Никто не просил рассказать биографию. Зачем? Жизнь Николая Гайшика шла на виду у всех. Только какой-то паренек в белом маскхалате спросил:

— Что сделаешь, если встретишь фашиста?

— Убью, — ответил Коля.

Потом вставали молодые партизаны. Говорили коротко, деловито. Они знали Колю, верили ему, готовы были делить с ним последний кусок хлеба и последнюю обойму.

— Предлагаю принять, — сказал Петрусь.

Коля увидел лес поднятых рук. Они будто оттолкнули мороз вверх, к студеному небу. Стало жарко. Коля расстегнул полушубок и улыбнулся от распиравшей его радости. Его приняли в комсомол, в великое братство юности и мужества!

Как он теперь будет драться!..

Собрание шло своим чередом, но Коля, оглушенный волнением, плохо соображал, кто и о чем говорит.

Потом он уловил дружное движение и повернул голову в ту сторону, куда посмотрели все. К ельнику в сопровождении комиссара отряда подходил товарищ Мартын.

Товарищ Мартын поздоровался и обвел комсомольцев внимательным потеплевшим взглядом.

— Так вот, друзья, если позволите, два слова. — Стало тихо-тихо. — Дни Гитлера сочтены. Исход войны предрешен. Но фашисты не хотят сдаваться без боя. Они сопротивляются и будут сопротивляться. Еще немало прольется крови, немало отважных падет в священной битве. — Товарищ Мартын поднял голову, сверкнули глаза. — Я не могу вам назвать точно день и час, когда наши войска нанесут сокрушительный удар на Белорусском фронте. Но час этот близок. И от нас с вами, народных мстителей, во многом зависит успех этого удара. Мы должны парализовать основные артерии, по которым враг доставляет на фронт свежие силы, боеприпасы, вооружение. Взрывать железные дороги, минировать шоссе, создавать «пробки». Поймите и запомните: чем труднее будет фашистам, тем легче нашим, советским воинам. Советский народ, партия верят вам, славному орлиному племени, верят в ваше мужество, в вашу силу, в вашу беззаветную преданность матери-Родине. Весь мир следит за нашей борьбой. Будем же драться с врагом так, чтобы навсегда отбить кому бы то ни было охоту лезть непрошенными гостями на нашу землю. Желаю вам успеха, товарищи! Победа — в ваших руках.