Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Книга третья

Зубков посмотрел на ручные часы и встревоженно покачал головой:

— Ускорим шаг, Ваня. В нашем распоряжении пятнадцать минут осталось, Тимофей Поликарпович, вероятно, ждет.

Не проронив ни слова, они пересекли половину Александровского сада и по узкому проходу вышли к бывшему атаманскому дворцу, где теперь размещались городские организации. Обычно несколько чопорный и деловой, этот дом неузнаваемо изменился. Из-за высокого забора столбом валил дым в жаркое небо июня. Во дворе и в здании жгли папки с делами и секретными документами. На железных ступенях широкой лестницы, украшенной затейливыми вензелями, ведущей на второй этаж, стояли тщательно запакованные ящики с документами, которые предполагалось вывозить. Их стаскивали вниз красноармейцы, сержанты и старшины. Молоденький лейтенант с узкой полоской тщательно подбритых усов повелительно отдавал им команды. Никогда еще не видел Зубков такого количества военных в доме, где размещался горком партии и горсовет. И вновь горькая мысль шевельнулась в сознании: «Значит, уходим, и в этих коридорах через несколько дней застучат кованые фашистские сапоги и разнесется какое-нибудь баварское или берлинское наречие».

Сквозь распахнутые окна нижнего этажа валил едкий дым, а красноармейцы сносили сверху все новые и новые ящики с бумагами, подлежавшими уничтожению.

Гулко шагая по старинным ступеням лестницы, Зубков подумал о том, что вот и Бородин возвратился не вдруг на свои прежние рубежи. А как же Красный Сулин, в котором работал он все последние годы?

В приемной первого секретаря горкома их встретила Валя, когда-то служившая секретарем у погибшего Павла Сергеевича Якушева. В ту пору это была озорная девчонка с кудряшками и бойкой остроязычной речью. Теперь никто Валечкой ее не называл и обращались к ней почтительно, именуя Валентиной Никитичной. Была она по-прежнему стройной и привлекательной, но в эти суровые дни в углах ее рта и под глазами появились скорбные складки. Зубкова она хорошо знала и, поздоровавшись, кратко сказала, взглянув на часы:

— Проходите, Михаил Николаевич. Товарищ Бородин вас уже ждет. О товарище, что с вами, докладывать?

— Не надо, Валентина Никитична, — скупо ответил Зубков. — Мы по одному и тому же вопросу.

Зубков растворил дверь, с порога спросил «можно» и твердыми шагами пошел по ковровой дорожке. За ним на три шага позади — испытывавший некоторую робость Дронов. Зубков хотел его представить, но Тимофей Поликарпович сделал отвергающий жест.

— Зачем же? Ведь я в городе человек не чужой. А тогдашнего драчуна Ваню Дронова кто же не знал в Новочеркасске. Так что первый секретарь горкома не имел права в этом смысле быть исключением.

— Он всегда лишь за справедливое дело дрался, — заметил Зубков.

— Помолчи, в адвокатах не нуждаюсь, — усмехнулся Бородин. — Ну, давайте знакомиться, инженер Дронов?

— Откуда же вы все-таки меня знаете, Тимофей Поликарпович? — удивленно пожал плечами Дронов. — Мы же ни разу не виделись.

Под нависшими бровями острые глаза первого секретаря насмешливо вздрогнули:

— Мало ли что не виделись. Я ваше уголовное дело закрывал.

— Какое еще? — пожал плечами Дронов. — Не понимаю.

— Дело об убийстве рецидивиста Хохлова, терроризировавшего всю аксайскую окраину.

— Ах, это, — смутился Дронов и для чего-то посмотрел на свои огромные кулаки.

Тимофей Поликарпович и Зубков рассмеялись.

— Могучие кулаки, могучие, — одобрил Бородин.

— Так ведь они никогда против Советской власти не работали, — покраснел под его внимательным взглядом бывший герой окраины.

С лица у первого секретаря сбежала улыбка.

— Вот и надо, чтобы они теперь поработали опять во имя Советской власти, — сказал Тимофей Поликарпович и горестно вздохнул: — Не мы, большевики, придумали это жестокое время, но нам его расхлебывать. Видите, что творится в нашем городском партийном доме. А ведь нашему Новочеркасску со времен Платова иноземцы никогда так не угрожали.

Из репродуктора, стоявшего на столе, хрипловатый голос стал объявлять воздушную тревогу. Где-то поблизости нестройно забухали зенитки. Сквозь широкое окно стало видно, как в иссиня-ясном небе одинокий, серебристо поблескивающий «юнкере» окружают облачка разрывов, как все плотнее и плотнее становится их кольцо. Зоркие глаза Тимофея Поликарповича прищурились, преодолевая режущий блеск неба, он бросился на балкон и восторженно закричал:

— Горит, черт его побери! Честное слово, горит. Значит, мы можем!

Стоя за его спиной, Зубков и Дронов увидели, как, накренившись на крыло, несется к земле потерявший управление фашистский разведчик, как пушится за ним в сверкающем небе дымный шлейф.

— Значит, мы можем! — повторил первый секретарь. — На то мы и люди русские. — Но вдруг он осекся и горько вздохнул, возвращаясь к письменному столу. — Бить-то бьем, да только всегда надо помнить, что они взамен одному сбитому два, а то и три пришлют. Ну, да ладно. Так на чем мы остановились? — И он вопрошающе поднял глаза на своих собеседников, совсем как учитель на учеников.

— На том, что даже при Платове никогда такого не было, — мрачно напомнил Зубков, — чтобы враг подходил к нашему городу.

— Верно, — вздохнул Бородин. — Бумаги жжем, архив сегодня увозим из города. Три дня должны продержаться из последних сил.

— А потом? — осторожно спросил Зубков. — Придут подкрепления?

— Потом? — Тимофей Поликарпович рассерженным взглядом уставился на него: — Ты хочешь знать, что будет потом? Потом мы оставим Новочеркасск.

— Сдадим?

— Если хочешь, то сдадим. В сводках Совинформбюро принято писать «оставили». Будем и мы придерживаться такой деликатной формулировки, хотя от этого нисколько не легче. «Сдали» — это из лексикона паникеров либо пораженцев. — Он встал, расправил плечи и вышел из-за стола. — Вот я и подвел базу для нашей встречи. Грустный и тяжелый будет этот разговор. Вы сидите. Приподнимаются, когда награды получают. А нам они в ближайшем времени не светят. Скорее, к шрамам готовиться надо.

— Ничего, — неожиданно пробасил Дронов. — Шрамы тоже украшают воинов.

— Ук-ра-шают, — нарастяжку повторил за ним Бородин с видом начальника, недовольного тем, что его перебивает нижестоящий, которому полагается только слушать и повиноваться.

Дронов это ощутил, но взгляд, как стыдливый, робкий в присутствии начальства человек, не потупил.

— Так вот, — продолжал Тимофей Поликарпович. — Вы несколько удивлены, увидав меня в кабинете вашего секретаря горкома? Что попишешь, на войне как на войне. Французы не сделали ошибку, породив такое крылатое выражение. В настоящее время ваш первый секретарь, вероятно, примеряет форму полкового комиссара, потому что мобилизован в армию. Что же касается меня, то я тоже комиссар, однако без формы. Четыре дня назад меня утвердили в роли руководителя подполья. Новочеркасск также входит в мое ведение. Секретарь обкома партии просил передать вам обоим, товарищи, что и вы также назначаетесь в Новочеркасскую подпольную организацию. Оба. Вы, Михаил Николаевич, ее главным руководителем, а вы, Дронов, одним из его помощников. Если по серьезным причинам есть отводы, прошу заявить сразу.