Григорий Кириллов - Подводный разведчик

— Видал, чем интересуется!..

— А как же, вопрос законный!

— Не горюй, Верба, — насмешливо говорит Толстухин, — не поймет на украинском, так ты ей на английском объясни. Английскому ж тебя чистокровная англичанка учила.

— Зачем смеяться, нехорошо, — вступается Дадиани.

— Та ни, — с добродушной ухмылкой говорит Верба, — вин правду каже. Колы я учився в школе, то у нас була учителька англичанка. 3#а, як черт. Часто вона до нас приходыла, бо я по английскому був першим от заду, и батько наняв ии, щоб вона со мною занималась. А мени и говорить с нею муторно. Высока, тоща, зубы, як у того мерина. От один раз приходыть и каже: «Ты що, одын дома?» — «Одын, кажу. Батько кобыли хвиста пидстригае, а маты пишла шукать, десь курка с яйцом потерялась». — «Ну, каже, меня это не интересуе. Урок выучив?» — «Выучив, кажу, а вас побачив и знову все забув». — «Як это забув? Ты що смиешься?» — «Який же, кажу, тут смих. Просто як вы приходыте, то у мене все из головы уходыть». Вон а пидскочила до мене, пидняла за чуб мою голову и кричить: «Як ты смеешь со мною так говорить? Звиняйся сейчас же!» Тут вийшов мий батько, подывивеь, як мене учителька английскому языку уче, и каже: «Микола, ты жив?» — «Жив, кажу, батько». — «Так чего ж тебе як цуцыка за чуба тягають?..»

Матросы громко смеются, но, заметив появившегося командира, сразу виновато притихают.

— Вижу, настроение бодрое. Это хорошо. О чем беседуете?

— Не застали маленько, товарищ капитан-лейтенант, — отозвался Толстухин. — Тут Верба нам про свою невесту рассказывал, как она его уму-разуму учила.

— Что за невеста?

— Бреше вин, товарищ капитан-лейтенант, — ухмыляясь, говорит Верба. — Хиба ж вы Толстухина не знаете? Як не сбрехне, так и не дыхне… Друга думка зараз в голови у менэ.

— Какая ж именно?

— А що як нимцы знають, що о туто мы их пиджидаемо? Самолеты ж летилы, могли заметить и сообщить.

— Ну нет, самолеты нас не видели.

— А що ж тоди ничего не чуть? Вже ж время богато прошло, як мы тут сыдим.

— Ничего, товарищи, терпение и выдержка. Главное, это не терять присутствия боевого духа.

Вернувшись в центральный пост, Головлев спросил дежурного акустика, что слышно. Из переговорной трубы хрипловатый голос снова доложил, что пока не слышно ничего. Головлев задумался. Высказанное Вербой сомнение начинало тревожить и его. Вопросительно поглядывал на командира и Широков. По их расчету, транспорт должен был быть уже близко, а ожидаемого шума винтов не было и не было.

— Может быть, они изменили курс? — сказал Широков.

— Почему? Минного поля здесь нет. Если бы они напоролись на блуждающую мину, так мы бы услышали. Нет, курса менять у них причин нет. Вот если у транспорта испортилось что-нибудь, это другое дело, тогда они могли задержаться. Давай-ка, Николай Антоныч, поднимемся да глянем, а то что-то становится не по себе.

Заработали насосы, и стрелка глубомера медленно поползла справа налево. Когда до поверхности оставалось не больше пяти метров, акустик доложил, что слышит шум винтов. Головлев дал команду остановить продувание, и лодка медленно пошла, шевеля релями. Волнующаяся поверхность моря была так близко, Что лодку заметно качало. Но перископа Головлев не поднимал. Враг не так далеко, и можно обнаружить себя раньше времени. А тогда все дело пропало. Надо подождать, когда головной миноносец подойдет на нужную дистанцию. Приказав рулевому держать лодку на противника, Головлев сказал Широкову, наблюдавшему за приборами:

— Кажется, Николай Антоныч, все идет нормально. Должно быть, мы просто немного ошиблись в расстоянии. Ну ничего. Как говорят, что ни делается — все к лучшему.

— А может быть, нам опуститься поглубже, — отозвался Широков, глядя на глубомер. — А то мы как на ладони.

— Что, думаешь — эсминец наскочит? Ни черта. Мы сами дадим ему прикурить, пусть только поближе подойдет.

И вдруг справа, почти рядом, один за другим грохнули два взрыва. Лодку так качнуло, что Широков чуть не разбил лбом прибора, а Головлев, ухватившись за поручень, словно остолбенел. В его широко раскрытых глазах застыли испуг и недоумение. Откуда, это? Ведь корабли противника еще не подошли? Секунду недоуменно смотрел и Широков. А затем мелькнувшая в уме догадка вырвалась приглушенным вздохом:

— Самолет!

— Ну?! — Головлев даже побледнел, а глаза его сделались еще больше.

Да, их обнаружил самолет и сбросил бомбы. Теперь это было ясно. Какая досада! Головлев понимал, что сейчас налетят катера и, если он не успеет скрыться, растерзают его глубинными бомбами. Но уйти, отказаться от боя и пропустить врага для Головлева было равносильно бегству. «Нет, этого не будет никогда!» — мысленно сказал он сам себе, и тут же его осветила новая, еще более дерзкая, но вполне осуществимая мысль: «Самолет, конечно, сообщил катерам наше местонахождение, и они, вероятно, уже идут на нас в атаку. Значит, транспорт сейчас оголен. Нырну вниз, и немцы подумают, что я скрылся, спасаясь от них, а я пройду под катерами и атакую транспорт. Только надо взглянуть, не изменил ли он курса».

— Николай Антоныч, поднимайте перископ.

Широков испуганно посмотрел на командира.

«Что он, в своем уме? Надо немедленно уходить, а он… Ведь сейчас нападут катера, да и самолет, может быть, еще здесь…»

— Товарищ капитан-лейтенант, — начал было Широков, но Головлев решительно оборвал его:

— Знаю. Поднять перископ!

— Есть поднять перископ, — ответил Широков и со всей силой рванулся выполнять приказание.

Припав к окуляру перископа, Головлев увидел, что предположения его были правильными. Четыре катера, поднимая перед собою тучи искрящихся брызг, неслись прямо на лодку, а транспорт, охраняемый миноносцами, изменив курс, уходил к берегу.

— А-а черти немые! — выругался он, не отрываясь от перископа. — Хитрите? Ну, посмотрим, кто кого перехитрит. — И, видимо, желая отдать какое-то приказание, оторвался от перископа, взглянул на помощника и сказал: — Николай Антоныч…

Но договорить не успел. Над головой так ахнул двойной взрыв, что Головлеву показалось, будто лодка перевернулась, а сам он, размозжив о перископ голову, отлетел в сторону. Треск дерева, звон разбившихся плафонов и лопанье электролампочек слились в один леденящий душу хруст, а на голову тоже упавшего Широкова в темноте посыпалась изоляционная пробка и где-то рядом, брызгаясь, захлестала вода. От ушиба у Широкова ныло плечо, но думать об этом было некогда. Нащупав в темноте трап, он поднялся на ноги, позвал:

— Товарищ капитан-лейтенант?

Головлев не отозвался. «Что с ним?» — подумал Широков, но тут же мысль его переключилась на другое: «С минуты на минуту наскочат катера и тогда верная гибель всем. Надо немедленно уходить». На ощупь он добрался до переговорной трубы и, не обращая внимания на колючие и холодные брызги воды, летевшие в лицо, крикнул в электромоторное отделение: