Гай Гибсон - Впереди вражеский берег

Море удивительно спокойное, раньше я ничего подобного не видел. Когда Микки спускается ниже к воде, я четко вижу отражение его самолета. А на севере появляется кошмар всех бомбардировщиков — призрачное свечение. Ученые называют его северным сиянием — «Aurora Borealis», но слышали бы они, как называем его мы в тот момент, когда рядом вражеские истребители! Это свечение постоянно сопровождает нас все лето. Лето есть лето. Темное время суток очень непродолжительно. Нам следует как можно быстрее оказаться над целью и успеть вернуться назад.

Но в 200 милях отсюда в глубоких, бункерах бодрствуют немцы. Мерцают зеленью катодные трубки сложной аппаратуры, которая должна засечь нас и поднять на ноги всю систему ПВО. Чем ниже мы летим, тем ближе сумеем подобраться, прежде чем нас обнаружат. Но я знаю, что на расстоянии 30 миль нас все равно заметят, даже если самолеты будут створками бомболюков задевать гребни волн. И тогда зенитчики помчатся к своим орудиям. И тогда истребители поднимутся в воздух. И тогда поднимается суматоха в центре управления ПВО. И тогда фрицы и квислинговцы помчатся в блиндажи и укрытия, со страхом вслушиваясь в гул моторов наших «Ланкастеров».

Хатч прочитал сообщение.

«Что там, Хатч?»

«Он говорит, что завтра ночью напьется до чертиков».

«Передай ему: „Ты совершенно прав. Это будет самая большая попойка всех времен и народов“».

Хатч застучал ручкой сигнальной лампы.

Вскоре мы пролетели над маленьким конвоем, корабли которого прожекторами запросили у нас опознавательные. Мы сразу выпустили нужную сигнальную ракету, прежде чем они успели открыть огонь. Моряки, как обычно вежливые, передали прожектором: «Доброй охоты». Хатч, который обращался с прожектором так же умело, как с ключом рации, и который вообще не пил, отсверкал в ответ: «Мы собираемся завтра ночью напиться до чертиков».

Подозреваю, он этим сильно озадачил командира корабля. Тому оставалось лишь гадать — не ошибся ли его сигнальщик, принимая сообщение, или эти летчики вконец спятили.

Англия осталась далеко позади. Терри, спокойный как всегда, с помощью специального прибора измерил скорость нашего самолета относительно поверхности. Он неожиданно сказал:

«Сегодня нет никакого ветра. Шкип, нас совершенно не сносит. Но, чтобы все-таки проверить, я сброшу на воду сигнальный патрон».

Затем он крикнул сидящему сзади Треву:

«Трев, нас сносит или нет?»

Немного позднее послышался ответ Трева:

«Абсолютно никакого сноса. Сигнальный патрон в 10 милях точно сзади. Он прямо на прицеле моей турели».

Это очень обрадовало Терри, который смог приступить к вычислениям. Позднее он снова появился рядом и сообщил:

«Наша скорость относительно земли 203,5 мили в час. Мы будем над целью ровно через 1 час 10 минут 30 секунд. Мы должны пересечь линию берега, сохраняя прежний курс, поэтому все отлично. Должен заметить, что ты отклонился от истинного курса на 1 градус».

Штурманы вообще смешные парни. Они почему-то думают, что пилот может выдерживать курс с точностью до градуса. Я мысленно улыбаюсь. Штурманы образуют тайное сообщество, некий «Штурманский Союз». Они принимают под свое командование целые эскадрильи, не говоря уж об отдельных самолетах. Но я полагаю, что они это полностью заслужили. Работа у штурманов очень тяжелая, и после 4 лет войны они твердо знают, что и как следует делать. Вероятно, наше Бомбардировочное Командование имеет лучших в мире штурманов, и наши ночные полеты отличаются исключительной точностью. Хотя, может быть, штурманы стараются так потому, что от качества их работы зависит, вернутся ли они домой.

Нам остается еще один час полета, один час до Германии, один час до встречи с зенитками. Я говорю сам себе: здесь с тобой 133 парня, некоторым, может быть, остался всего час жизни, час до того, как вокруг начнется ад. Кое-кто из них не вернется. Но со мной этого не случится, я никогда не допускал мысли, что могу не вернуться. Мы вернемся не все, но кому именно из этих 133 не повезет? Они-то о чем сейчас думают?

Может, они думают только о своем задании, о том, как удержать самолет на курсе? О чем думает хвостовой стрелок самолета Мелвина Янга? Потому что он не вернется. О чем думает бомбардир самолета Генри Модели? Потому что он тоже не вернется. О чем думает хвостовой стрелок самолета Хоппи? К чему он стремится в жизни? Ему предстоит выпрыгнуть с парашютом с высоты всего 80 футов, чудом уцелеть и остаток войны провести в лагере для военнопленных. Он и бомбардир этого же самолета станут единственными, кто попадет в плен во время этого налета. Остальные погибнут — те, кто не вернется домой. У нас остался еще один час, один час размышлений обо всем этом, один час полета по прямой… А потом безумные маневры, чтобы уйти от огня зенитных автоматов… Я думаю обо всем этом и многом-многом другом. Я вспоминаю свою жену, которая считает, что я полетел в тренировочный полет инструктором. О своей собаке, которая погибла прошлой ночью. Об ученых, который сделали возможным этот рейд. Я гадаю: а что я вообще здесь делаю? Почему? Почему мне так везет? Я размышляю об этом с первых же дней войны, потому что суровое военное время быстро превратило компанию веселых повес, служивших в Королевских ВВС, в суровое братство по оружию, члены которого смотрят в лицо смерти много дней подряд уже четыре бесконечных года…

День 31 августа 1939 года был довольно жарким. Я сидел на банке маленькой парусной лодочки, одетый в купальные трусы, и старался подзагореть, хотя солнце было уже, скорее, осенним. Одновременно я пытался сплеснить оборвавшийся шкот, что оказалось совсем нелегко, хотя еще несколько лет назад я был скаутом. Солнце палило ужасно. Море приобрело глубокий синий цвет.

На корме лодки, обложившись подушечками, сидела Энн, как всегда, прелестная. Она дремала. Винди, моя гидроавиакошка, которая провела в воздухе больше времени, чем любая другая кошка, мурлыкала у нее на коленях. Я изредка поглядывал на нее, думая о своем. До берега была пара сотен ярдов. Я отчетливо слышал шорох прибоя, однако сегодня волна была некрупной, поэтому наша яхточка лишь слабо покачивалась. Это вполне устраивало Энн, которая, несмотря на все свое обаяние, все-таки страдала от морской болезни.

С пляжа Монкстона долетали голоса детворы. Они строили песчаные замки, играли в чехарду и вообще превратили пляж в детскую площадку. Я помню, что одна группа ребятишек торопливо строила песчаную дамбу, чтобы укрыть от волн свой изящный замок. Однако начался прилив, и волны одна за другой стали набегать на дамбу, разъедая ее. Но вот одна, более высокая волна пробила брешь, и вода хлынула в нее. В системе защиты появился уязвимый пункт, и детские лопатки с лихорадочной быстротой подбрасывали все новые порции песка, пытаясь залатать дыру. Но все было напрасно. В конце концов, еще более высокая волна просто снесла всю дамбу целиком, под крики и визг. По воде поплыли разноцветные сандалии! А потом дети умчались на ленч.