Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов)

Я глядел на немцев и думал: «Сейчас увидим! Или я вас, или вы меня!»

Пятеро впереди шагали так, будто кто их толкал под ребра, и в свете фонаря Грегора, с лопатами на плечах, они дергались как марионетки. Мои охранники шли спокойно и решительно, с автоматами наготове, и только у меня — чтобы всех этих немцев черти побрали! — при приближении к горе забегали по коже мурашки. Но отступать уже было поздно. Председатель национального комитета запретил их расстреливать, а я и не думал в них стрелять. Однако посмотрим, как они поведут себя на краю могилы!

— Стой, Грегор! — крикнул я.

Потом я приказал им рыть ямы размером метр на два. Они сгрудились как бараны, уставившись в землю.

— Приступайте! — махнул я им. — Как вы наших! Мейер, вы первый с краю, остальные за вами! Начинайте! Так! Если бы вы сознались, то могли бы еще лет двадцать гнить где-нибудь в тюрьме или лагере. Давайте-давайте, Мейер! Вы отличились, расправляясь с нашими! Раз-два! Как часы! По-немецки!

Я ходил вокруг, выливая на них все, что накипело у меня на душе. Они махали лопатами, как заведенные. Время от времени то один, то другой вдруг замирал, пока я окриком не заставлял его заняться делом.

«Да, оказывается, страшно так близко увидеть смерть», — думал я, глядя на Мейера, которого трясло как в лихорадке.

— Ну что, Мейер? Трудно, да? Теперь понимаете, каково было тем, кого вы сюда приводили? Давайте-давайте! Некогда мне с вами болтать! — кричал я на него. Подойдя к нему вплотную, я хотел подтолкнуть его, но он вдруг свалился на дно ямы.

Я опешил от неожиданности. Потом услышал какое-то бормотание. Мейер что-то говорил, но я смог разобрать только отдельные слова.

По его заросшему лицу текли слезы, он невнятно мямлил:

— Это мы… это мы… господин начальник… Это я убил этих людей… Мы пятеро…

— А, пан Мейер! — Меня вдруг оставило страшное напряжение, и я спрыгнул в яму. — Так это вы? — Я чувствовал огромное облегчение оттого, что заставил ею заговорить. Все-таки я добился своего!

Я крикнул остальным, чтобы они подошли к яме Мейера и услышали, что он говорит. Но после первых же его слов они набросились на него с криками, что все это ложь. Они кричали, боясь смерти, сначала на Мейера, а потом и на меня. Мы насилу оторвали их от Мейера, потом отогнали каждого к своей яме.

Мейер остался один и глядел на нас, стуча зубами.

— Ну что? — обратился я к тем четверым. — Что смотрите на меня? Будете признаваться или нет?

Они молчали, а я вновь заставил их копать.

— Мейер! — крикнул я громко, чтобы слышали остальные. — Вылезайте! Закапывайте! — Я указал ему на глину, выросшую холмом возле ямы.

Он оперся о края ямы и выбрался из нее. Потом яростно накинулся на выкопанную глину, швыряя ее назад в яму, дыша тяжело и со свистом, чувствуя, как удаляется от него костлявая смерть-старуха. Он быстро устал, воткнул лопату в землю и некоторое время отдыхал. Потом снова схватился за лопату.

— Ну, Мейер, — сказал я громко. — Не спешите. Вас никто не торопит.

Я говорил это, глядя на остальных. Они молча наблюдали, как исчезает его яма. Я поставил их перед выбором: или взять лопату, или заговорить.

Я решил еще раз пощекотать им нервы.

— Что стоите? — крикнул я тому, кто стоял ближе всех к Мейеру, — Копайте! Копайте!

Мейер уже кончал со своей ямой. Его сосед не мог отвести от нее глаз. Я подтолкнул его, и тогда он, стуча зубами, признался, что и он вместе с Майером расстреливал наших.

— Ага, и вы тоже! — В моих жилах вскипела кровь. — А что остальные? — повернулся я к ним. До сих пор молчавшие, они один за другим стали сознаваться.

— Ладно. Все подробности запишем на месте. А сейчас закапывайте! Быстро! Раз-два!

Они налегли на лопаты и начали забрасывать ямы землей.

Я уже не кричал. Молча стоял рядом, дожидаясь, когда они закончат свою работу. Потом отдал приказ возвращаться. Да, это большая разница — идти навстречу смерти и возвращаться невредимым.

Вернувшись, я записал их показания. В эту ночь я впервые спал спокойно.

Утром мы отправили их в районный центр и передали в руки народного суда.

После этого я снова почувствовал себя человеком. Я серьезно поговорил с женой, и она вернулась домой.

А через две недели за кружкой пива я рассказывал своим друзьям, что со мной случилось, кто были эти немцы и как мне удалось с ними справиться.

Станек пересек двор. Вокруг тьма: фронт проходил недалеко от Киева, налеты продолжались, и светомаскировку не отменяли. Особенно строго предписывалось выполнять ее бригаде, разместившейся в бывшем артиллерийском училище неподалеку от Печерской лавры и нового моста, который немцы все время бомбили.

Едва Станек вошел в здание штаба, как на плечи его опустились руки Рабаса с такой силой, что он пошатнулся.

— Ну, иди-ка сюда, иди! А то из-за своих проводов не увидишь Москвы! Ты в составе делегации, дружище. Я тоже! — Рабас, не останавливаясь ни на мгновение, выпаливал все новости: — Смотр отменяется! Никаких парадов! Президент в Киев не приедет. Свобода и пятнадцать избранных повезут бригадное Знамя к нему в Москву. Ты не очень замерз? Так слушай, это тебя согреет! Торжественный акт вручения будет происходить в нашем посольстве, мы получим там медали для всех награжденных, а твою президент приколет тебе сам. Ты не оттаял? Тогда слушай еще! За русскими наградами пойдем прямо в Кремль! — Голос. Рабаса гремел, а у Станека тряслись руки. — Что ты на меня уставился? Понимаешь, какая это для нас честь?!

Станек прикидывал, сколько времени они пробудут в Москве. По меньшей мере, неделю.

— А что будет с бригадой?

— Ничего.

Рабас торопливо объяснял, что Свобода попросил советское командование не направлять бригаду на фронт, пока он с делегацией не вернется из Москвы.

«Яна будет в безопасности», — успокоился Станек и восторженно проговорил:

— Карел, я увижу Большой театр?

Рабас рассмеялся:

— А я тебе все о медалях! Дурачина, забыл, что для тебя самое главное — музыка!

Станек стоял с Рабасом в скупо освещенном коридоре, который его фантазия превратила в театральные кулуары.

— Теперь спустись на землю, — теребил его Рабас. — Возьми парадную форму, пару чистых рубашек. У тебя есть?

Станек мысленно покидал кулуары и вступал в огромный зрительный зал — сплошной пурпур и золото.

— Прямо с улицы на паркетный пол не годится, Ирка, — поучал его Рабас. — Захвати сапожный крем, щетку…

Занавес тоже золотой, сцена открывается, и к Станеку несутся первые звуки оркестра… Чайковский, Бородин, Мусоргский, Прокофьев… Кого ему посчастливится услышать?

— Майор Давид хочет с тобой поговорить. — Рабас взял размечтавшегося Станека под руку и повел.