Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Ну как? Теперь можно спать спокойно?

— Все в порядке, батя. Напрасно вы меня ждали.

— Уснешь тут с вами. Мы с матерью уж все передумали...

В комнате тускло мерцала коптилка. Петр увидел измученное, взволнованное лицо матери. И хотя в глазах ее не было осуждения, он почувствовал себя виноватым.

Петр развесил у печки мокрую одежду. Не обмолвившись больше ни единым словом, отец улегся в кровать. Мать подобрала грязные ботинки сына и молча смыла с них грязь.

Босиком прошел Петр в свою комнату и забрался под одеяло.

Но заснуть он не мог. Усталость ломила тело, слишком были напряжены нервы. Снова и снова припоминал он подробности проведенной операции, перед глазами то и дело возникала вспышка взрыва.

— Петя, ты спишь? — донесся до него настороженный голос Валентины. Сестра тоже не спала. Она беспокоилась и за него и за товарищей.

— Скажи только, Петька, все в порядке? — умоляюще прошептала в темноте Рая. — Мы ведь спать не можем.

— Спите, все в порядке, — устало пробурчал Петр.

— Ура! — тихо сказала Рая в темноте и засмеялась.

Наконец сестры уснули, а он еще долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Он думал о работе группы.

У каждого подпольщика было свое постоянное дело, порученное ему с учетом свойств его характера. Так, Лева Костиков под руководством Николая Морозова сочинял и обрабатывал тексты листовок с воззваниями к жителям Таганрога. Лева еще в школе хорошо знал литературу, был из всех самым «подкованным» в русском языке, а горячий характер помогал ему находить страстные слова. Аккуратные и исполнительные Рая и Валентина каждый вечер переписывали своим разборчивым школьным почерком от руки целые пачки этих листовок. А отчаянные и ловкие Женя Шаров и Олег Кравченко расклеивали их по улицам Таганрога. В листовках были призывы уклоняться от регистрации в немецкой комендатуре, саботировать приказы немецких властей, они помогали людям правильно разбираться в обстановке. Иван Веретеинов, Спиридон Щетинин и сам Петр Турубаров занимались добыванием оружия. Работа каждого подпольщика была опасной — ребята рисковали на каждом шагу, но она увлекала их.

«Надо обязательно достать пишущую машинку, — думал Петр. — И свой радиоприемник...»

Принятый в подпольную группу Миша Чередниченко достал в какой-то конторе старенький «ундервуд», но машинка оказалась с немецким шрифтом. На время ее запрятали в сарай в надежде раздобыть русский шрифт и найти мастера, который мог бы поменять буквы.

Труднее всего было с радиоприемником. «Может быть, попробовать смастерить самодельный? Но где достать детали?»

Так ничего и не придумав, Петр уснул. Проснулся он утром, когда маленький Толик громко заплакал в соседней комнате. Мария Константиновна за что-то тихонько выговаривала ему.

— Толик! — закричал своему любимцу Петр. — Иди сюда! Кто там тебя обижает?

Мальчик вбежал в комнату и уткнулся в плечо Петра своей заплаканной, испачканной мордочкой.

Стоя в дверях, Мария Константиновна с любовью смотрела на Петра и Толика.

Днем Петр встретился с Николаем и доложил ему об успешно проведенной первой диверсии его группы. Николай уже слышал от брата, что вместе с дрезиной погибли семь немецких солдат и два полицая. Движение поездов на перегоне Таганрог — Марцево было прервано на шесть часов.

В оккупированном Таганроге основным барометром настроения оказался базар. Отсюда расползались по городу различные слухи. Здесь обменивались продуктами, а заодно и мыслями.

Несмотря на требование немецких властей торговать на деньги, никто ничего не продавал. Процветал обмен. Меняли все: обувь на рыбу, рыбу на яйца, яйца на табак, табак на рубашку или ботинки.

В первые дни оккупации на базаре можно было сменять поношенный пиджак на стакан махорки, а затем выменять махорку на полдесятка яиц. За пару кожаных подошв для сапог давали две старые селедки. «Свободное предпринимательство» поощрялось немцами вовсю. Но так продолжалось только несколько дней. С наступлением холодов немцы потребовали продавать продукты только на деньги. По базару расхаживали патрули, следившие за торговлей.

Цены заметно подскочили. Ведро картошки стоило пятьдесят рублей, или пять марок, курица — шестьдесят, или шесть марок соответственно, стакан махры — двадцать пять, селедка — четыре рубля штука. В зависимости от силы артиллерийских залпов, доносившихся с востока, спекулянты торговали на рубли или марки. Если докатывается только гул — марки в ходу, если и земля вздрагивает, значит, Красная Армия близко — тогда рубли подавай.

В первых числах декабря в Таганроге похолодало. Морозы достигли двадцати градусов. Словно гонимые северо-восточным ветром, гитлеровцы потянулись на запад. Вереницы грузовиков следовали по улицам города в сторону Мариуполя. В ночь на третье с вокзала отправился поезд, переполненный удиравшими немцами из тыловых учреждений. На востоке все отчетливей слышалась сильная артиллерийская перестрелка. На базаре пронесся слух, что Красная Армия со дня на день придет в Таганрог. Советский рубль стал набирать силу.

В спешном порядке гитлеровцы грузили на автомашины захваченные продукты. Из городских складов извлекали муку, масло, мясо, консервы, вино, сахар — все это срочно отправляли на запад. Увозили чугунные печки, трубы, железные кровати, патефоны, радиоприемники. Пух от перин и подушек кружился над городом.

Жители Таганрога с радостью ожидали советских воинов. Говорили, что наши бросили на Таганрогский фронт десять сибирских дивизий. И днем и ночью люди с надеждой прислушивались к неумолкающему грому артиллерии, который все явственней приближался со стороны Ростова.

Но 5 декабря Таганрог вновь наполнился лязгом гусениц и натужным ревом моторов. Колонны немецких танков и самоходок проследовали на восток. По городу поползли слухи, что гитлеровцы вновь овладели Ростовом. Базар вернулся к немецким маркам.

Петр и Лева Костиков, дежурившие на чердаке турубаровского дома, спустились на землю. Все эти дни они просидели возле ручного пулемета, готовые в любую минуту открыть огонь по отступающему врагу. Но уличная перестрелка так и не началась. Только однажды над их головами разыгрался воздушный бой.

Два краснозвездных истребителя дрались с четырьмя «мессершмиттами». С надрывным воем носились они друг за другом. Барабанная дробь пулеметов распарывала голубой небосвод. Один самолет с черными крестами на крыльях, объятый пламенем, рухнул в море. А советские истребители, снизившись до бреющего полета, умчались на восток.

— Завидую я летчикам. Бесстрашный народ, — сказал тогда Петр. — Вот кончится война, обязательно в летную школу подамся.