Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Ты, Вайс, эту газету прибереги, — попросил Василий. — Мы этим орденоносцам перед смертью как приговор этот приказ прочитаем. Чтобы все по закону было.

— Не могу поверить, что Николая в живых уже нет, — глубоко вздохнув, сказала хозяйка квартиры. — Я ведь его еще пионервожатым знала.

Василий встал, оперся о стол сжатыми кулаками.

— Сергей, рассылай связных, завтра у меня совещание соберем, — сказал он. — А я в больницу военнопленных схожу... Там тоже дела намечаются... Будут им и пули, будут и кресты деревянные...

Василий подошел к вешалке, надел на голову шапку.

— Погодите вы, поешьте хоть малость, — засуетилась хозяйка.

— Спасибо. Нам сейчас не до завтраков. До свидания. Пойдем, Сергей.

Они вместе вышли на улицу и разошлись в разные стороны.

— А где Женя Шаров? — спросила Валентина Кочура, спускаясь в погреб и видя, что Петр сидит один.

— Хватилась! Он еще днем ушел. Обещал завтра наведаться.

— Ну и ты вылезай. Пойдем к Лиде Лихолетовой. Там отец, тебя ждет.

— Неужто уже убежали наши?

— Выпустили его, тебя видеть хочет, — глухо проговорила Валя, опуская глаза.

Только теперь Петр заметил, что она чем-то взволнована.

— Говори, что случилось?

— Пойдем скорее, сам узнаешь.

Петр проворно поднялся по лестнице, вслед за Валентиной вышел во двор.

Над городом распростерлись вечерние сумерки, но на улицах было людно.

— Шагай вперед, я за тобой, — сказал он, не желая подвергать девушку опасности.

И хоть Валя ускорила шаг, ему казалось, что идет она очень медленно. До Александровской, где жила Лихолетова, было не так далеко. Петр хотел махнуть напрямик, но увидел, что Валентина свернула в переулок, и пошел за ней.

На улицах все было, как обычно. У заборов покоились танки, самоходные установки, пушки, крытые брезентом. Возле них сновали гитлеровцы. Кое-где к походным повозкам были привязаны огромные, упитанные немецкие кони. Поглядывая по сторонам, Петр думал о предстоящей встрече с отцом.

Вот и дом сорок восемь. Валентина остановилась у ворот, огляделась и, подождав, пока Петр подошел поближе, сказала:

— Ступай один. Здесь и переночуешь. А завтра я за тобой приду.

— Я и сам не заблужусь, — тихо отозвался он.

— Так приказал Василий. Иди! — Валентина повернулась и зашагала дальше.

Когда Лида Лихолетова провела Петра в комнату, он не сразу узнал отца. За эти несколько дней Кузьма Иванович резко изменился. Даже при свете керосиновой лампы Петр заметил новую седую прядь в его волосах, осунувшееся лицо и какой-то необычный страх и боль во взгляде. Это были глаза человека, пережившего нечто ужасное.

— Батя! Родной! — Петр бросился к отцу в объятия и тут же почувствовал, как тот вздрагивает всем телом. — Что ты, батя! Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя.

Лида и ее мать молча стояли поодаль.

— Петруша, один ты теперь у нас, — рыдая, произнес отец, — Нет больше Раечки, и Валеньки нет. Убили, проклятые, наших девочек.

Петр еще крепче прижал отца, сердце у него зашлось от боли. Он не помнил, как усадил отца, как сам присел за столом напротив. Несколько минут он не мог выговорить ни слова. А когда оба они немного успокоились, попросил:

— Расскажи, батя! Расскажи все по порядку.

— Чего же рассказывать?.. Привели нас в ту ночь в эту... в полицию... Всех в одну камеру посадили... Только девочек и Леву Костикова поместили отдельно. — Голос у старика прерывался, он говорил отрывисто, то и дело надолго умолкая, глядя куда-то в угол невидящими, опухшими от слез глазами. Потом рыдания снова начинали душить его, и все, кто был в комнате, молча ждали, пока он успокоится. — А с утра... допросы... У Стоянова — железная линейка... Он ею — по голове... Искры из глаз сыпятся... Только мы договорились терпеть, не стонать... Чтоб ни одного звука. Чтоб не было радости этим гадам... Терпели... И Николай Григорьевич не давал никому унывать... Придет с допроса, улыбается... Один раз вернулся в камеру — руку показывает. Говорит: «Никогда прежде маникюра не делал, а теперь, посмотрите, немцы сделали»... Они ему, подлые души, булавки под ногти втыкали... Конечно, и Раечке с Валей тоже досталось... Когда увозили, я их в окошко увидел. На Раечке кофточка вся изодрана, рука тряпкой повязана. А Валентина, та...

Петр что было сил стиснул зубы. Лидия Лихолетова, прикусив кончик шерстяного платка, наброшенного на плечи, тихо всхлипывала.

— Но все наши муки ничто по сравнению с тем, что вынес Лева Костиков. Истинный он великомученик... Они ведь порешили, что он и есть самый главный. Они, брат ты мой, за ноги его к потолку подвешивали, пятки жгли. А потом со спины кожу полосами снимали... Это Николай Григорьевич видел... Пришел в камеру, а сам чуть не плачет. «Лучше бы, — говорит, — со мной такое...» А он молчал, Лева... А сегодня утром собака Стоянов зашел в нашу камеру, прочитал по бумажке фамилии... Все мальчики в коридор вышли. Слышим, девочек вывели... Мы — к окнам. Гляжу, во дворе две крытые машины стоят. В последний раз Валечку и Раю увидел. Они обе за руки держались. А Леву Костикова мальчики поддерживали. Сам-то он и идти не мог... Погрузили их всех на одну машину. Туда же и немцы с автоматами влезли. А на другую полицаи с лопатами забрались. Так и повезли их...

— Вы-то как же? — спросила старика Лихолетова.

— Нам ничего... Нас, родителей, потом Стоянов взашей из полиции вытурил... Вот и вернулся я... — Старый рыбак умолк, посмотрел на сына: — А тебе, Петруша, уходить надо из города. Не дай бог, поймают... Наши-то совсем рядом. Ступай через фронт...

— Нельзя мне, батя. Я теперь, пока Стоянова не убью, не успокоюсь.

Кузьма Иванович понимающе опустил тяжелые, опухшие веки.

Вечером Василий Афонов зашел к Максиму Плотникову. Хозяин еще не вернулся с работы, но в комнате его уже ждал руководитель подпольной группы села Михайловки Акименко.

Поздоровавшись с ним, Василий присел возле жарко натопленной печки, тяжело вздохнул. Гибель Николая Морозова и других товарищей не выходила из головы. А тут еще наступление Красной Армии приостановилось где-то между Ростовом и Таганрогом. «Что предпринять? Как согласовать действия подпольщиков с советским командованием?» — эти вопросы мучили Василия уже несколько дней.

А боевые дружины ждали только сигнала городского подпольного штаба, чтобы выйти на улицы Таганрога и с оружием в руках вступить в открытую борьбу с оккупантами. И этот сигнал должен был дать он, Василий.

Все было предусмотрено заранее до мелочей. В условленном месте круглосуточно дежурил связной штаба Андрей Афонов, который готов был сразу же оповестить товарищей о начале восстания. На своих квартирах безотлучно находились связные боевых дружин, через которых было намечено передать сигнал в многочисленные подпольные группы. Все городское подполье — около пятисот человек — притаилось в ожидании долгожданной команды.