Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

— Чтобы добиться поставленной задачи, я хотел бы больше знать об этом человеке.

— О человеке, под командованием которого вы служили?

— Служил, но не так много знал о нем.

— Хм. Вас интересует его истинная роль в освобождении Москвы? Что вы слышали об этом?

— Разное говорят.

— Кто?

— Слышал как-то пьяный разговор в ресторане, среди офицеров.

— Понятно. Да, действительно, заслуга Власова в наступлении русских под Москвой не велика.

— Значит, это правда?

— По нашим сведениям, план наступления двадцатой армии был подготовлен генерал-майором Сандаловым и им же реализован. Власов вообще появился в войсках, когда его армия уже вышла на подступы к Волоколамску. Отлеживался в госпитале — лечил то ли воспаление среднего уха, то ли застарелый триппер.

— У вас даже такие подробности? — удивился Антон.

— Вы спросили — я ответил, — отрезал Шторер и небрежно выкинул руку вверх, дав понять, что их разговор слишком затянулся.

Антон ехал в Берлин, думая о том, что судьба, инспирировав эту странную поездку, все так же продолжает участвовать в его жизни. Странную, потому что планы Эльзы и Шторера (или людей, которые стоят за ними) так или иначе сошлись именно на нем одном — маленьком человеке из рижского пропагандистского отдела.

Антон был несказанно рад тому, что ему удалось нарушить свой устоявшийся жизненный порядок. Действительно: пребывание в Риге можно было назвать не иначе как «жизненный порядок», но не самой жизнью. Несмотря на поднимающее дух служение русской освободительной идее, жизнь Антона все так же оставалась пронизана туманной неопределенностью. Что будет завтра? Что будет через год? Как закончится война и сможет ли Русское Освободительное Движение набрать силу, дабы увлечь за собой всех, ожидающих перемен, русских людей, в том числе и его самого?

Антон не знал ответов на все эти вопросы, а его собственные прогнозы не были оптимистичными. Поэтому сейчас под стук колес он радовался, что судьба предоставила ему возможность хоть как-то более или менее самостоятельно направлять течение своей жизни.

Он ехал в купе один. Отоспавшись ночью, полдня смотрел в окно, любуясь прорисованными польскими пейзажами и маленькими уютными городками с пестрыми черепичными крышами.

Когда Варшава и Познань остались позади, у Антона неожиданно появилась мысль: «А почему бы ему, пока поезд не пересек границу Германии, не выйти на какой-нибудь станции? Плюнуть на эту искусственную жизнь, на все поручения и отправиться на юг, через Чехословакию и Австрию, в Швейцарию или Лилиану на поиски Жанны? Может, это своего рода шанс, который стоит обдумать, пока он еще находится в подвешенном состоянии на пути между Ригой и Берлином?» Антон вдруг быстро зарядился этой неожиданной идеей. Она все больше привлекала его своей простотой, надеждой и истинной, желанной целью…

Поезд остановился на какой-то маленькой станции, но буквально через пару минут тронулся снова. Дверь открылась, и проводник впустил в купе полного круглолицего человека с большим тяжелым саквояжем в руке. Ему было лет пятьдесят на вид. Лицо его вспотело и раскраснелось, видимо, от спешки на поезд. Он бросил саквояж на сиденье и устало плюхнулся рядом.

— Меня зовут Густав Эккель, — тут же представился он довольно приветливым тоном и, достав из кармана расческу, зачесал назад редкие взмокшие волосы. — Бежал к поезду — чуть успел!

Антон вынужден был заставить себя улыбнуться и в свою очередь представиться.

— Еду до Франкфурта, — сообщил попутчик, явно желая завести разговор. — А вы?

— А как скоро до Франкфурта? — ответил Антон вопросом.

— Скоро. Не более часа, без остановок, по прямой.

— Значит, следующая станция уже на территории Германии? — разочарованно спросил Антон.

— Сейчас вся Европа — территория Германии, — со вздохом ответил попутчик и снял пальто. — Только мне, как ни странно, это положение вещей не так уж и нравится.

— Да? — удивился Антон. — А вы не боитесь излагать свое мнение первому встречному?

— Вы намекаете, что вы из гестапо? — смело воскликнул Эккель. — Так я вижу, что вы не из гестапо. Вы вообще не военный человек.

— А кто же я, по-вашему? — спросил Антон.

— Какой-нибудь чиновник или ученый. Угадал?

— Угадали, — с улыбкой ответил Антон. — Я ученый.

— Вот! — удовлетворенно сказал Эккель. — Вы ученый, и вы — немец, несмотря на ваш странный акцент. Вы из Пруссии?

— Возможно. А вы, простите, разве не немец? — с иронией спросил Антон.

— Я? Ни в коем случае! Я — австриец!

— А… Но разве в этом большая разница? Фюрер тоже австриец…

— Не надо сравнений, — помахал Эккель пальцем. — Разница большая! — вызывающе произнес он. — Вы, немцы, мало едите, стараясь строить из себя потомственных аристократов, невзирая на происхождение, — прозвучал неожиданный ответ. — А мы, австрийцы, едим много и сытно и никого из себя не изображаем, а честно занимаемся своим делом!

С этими словами он открыл саквояж и стал выкладывать на столик съестные припасы.

— Прошу! Хлеб, шпик, овощи, сыр и «Божоле», — закончил он комментарий. — Лично я предпочитаю «Божоле», и мне плевать, что немцы ненавидят французов. Надеюсь и вы, господин Берг, не откажете мне составить компанию.

— Пожалуй, австрийцы действительно отличаются от немцев в лучшую сторону, — произнес Антон, глядя на все это простое деревенское изобилие.

— А я что говорил! — воскликнул Эккель и разлил вино по стаканам. — За знакомство!

— За знакомство, — вторил за ним Антон.

— А если серьезно, то именно за то, что вся Европа стала одной больной Германией, я и не люблю вас, немцев, — сказал он, отрезая кусок сала. — Причем я говорю не в политическом смысле, а в экономическом. На политику мне плевать! Последствия ваших политических ошибок и войн вам же и придется расхлебывать. А последствия ваших экономических безобразий расхлебывать приходится нам — австрийцам, чехам, румынам и всем остальным.

— Пожалуй, я понимаю вас, — сочувственно произнес Антон.

— Откуда вы что понимаете?! Вы же ученый. Это может понять промышленник, предприниматель или торговец, как я.

— Так вы коммерсант?

— Да! — с гордостью ответил он. — Это я кормлю вас, немцев, сыром, мясом и пою вином. А заодно чехов, румынов, лилианцев, французов и кого-то еще… не помню. Моя фирма — «Эккель и сыновья» мне досталась от отца еще в двадцать восьмом году. У нас было двадцать пять филиалов по Европе и отлично налаженные торговые связи до тех пор, пока вы, немцы, не перекроили все на свой лад. Теперь я вынужден содержать около сорока филиалов, но это все равно неспособно улучшить положение. Нам — предпринимателям и коммерсантам — обещали единое экономическое пространство и низкие налоги, а реально мы получили экономический бардак, растущие поборы, диктат ваших тупых гауляйтеров и недоверие европейских крестьян, когда они слышат немецкую речь. А австрийцы, к сожалению, говорят на немецком. Выпьем!